Не обижайте ветеранов!

Село Семибратское Воронежской области. Восемьдесят пять дворов протянулись вдоль двух балок, и поэтому улицы очень широкие, заросшие степной травой. Посреди села стояли конюшни, сараи для быков, коров и овец. В конце села — начальная школа и мельница.

22 июня 1941 года утро было тихое. Отец за двором раскидывал коровий навоз. Пригнал повозку с бочкой на сорок ведер воды и пару быков, чтобы месить навоз. Мне 12 лет, брату — пятнадцать, стоим рядом с отцом, ждем указаний. И вдруг увидели мчащегося в нашу сторону всадника, который выкрикивал: «Война, война». Подскакав, он вручил отцу повестку немедленно явиться в Бутурлиновку, районный центр, находящийся в сорока километрах от нас.

Через час Яков Рогозин, Семен Бондаренко, Михаил Фисенко и Владимир Пономарев уже сидели в единственной в колхозе полуторке. Народ сбежался провожать. Отец, перегнувшись через кузов, прощался с нами и говорил: «Не грустите, я скоро вернусь...» В августе 1941 года пришло два треугольника. Отец писал: «Идем, на одном боку фляжка, на втором котелок и винтовка. Кормят селедкой. Ты, Ваня, меньше спи, а ты, Гриша, меньше сиди в пруду, помогайте матери». Письмо было проштамповано: «г. Орел». Больше писем не было. Отцу в ту пору было 36 лет...

Мужиков призывали группами, работать в поле стало некому. Пацаны, которым было по 12—13 лет, разносили воду, погоняли быков и лошадей. Уполномоченный из района в сапогах, синих галифе, белой рубашке, подпоясанный тонким ремешком, и в фуражке постоянно находился на току и все намолоченное и провеянное зерно распоряжался грузить на подводы, а мы везли урожай на элеватор в районный центр. Вывезли все до последнего зерна, даже посевного. Все для фронта.

А по весне мы, дети, запрягали лошадей в парные сани и раненько выезжали по морозу в Бутурлиновку за семенным зерном. Приезжали туда к обеду. Очередь. К вечеру нагружали и отправлялись назад. Как добирались — отдельная история. А дома будили кладовщика, разгружали эти драгоценные мешки, гнали лошадей в конюшню и шли домой. Портянки и сапоги — на печку. Пять часов мертвецкого сна, а утром снова в путь.

К посевной за нами закрепляли по паре быков. Часов нет. Чтобы не проспать зарю, ночью, проснувшись, бредем на скотный двор, зарываемся в солому и досыпаем. Чуть только заря началась, скотник стучит по подошвам. Вставали, запрягали и выстраивались в ряд один за другим шесть-семь пар. Но так продолжалось не больше часа. Какой-то бык, особенно истощенный, падал в упряжке. Собирались возле него. Кто за налыгач, кто за хвост, кто кнутом по боку — ничего не получается. Стоим в бессилии, глотая слезы и размазывая сопли по лицу. Работали до обеда. В обед привозили в котле овсяную болтушку, и этому были несказанно рады, потому что дома, кроме несоленых лепешек из травы и почек деревьев, ничего не было. После двухчасового перерыва дотемна, как маятники, двигаемся по пахоте.

Радио не было. Почтальон приносил одну газету в село, и ее зачитывали до дыр. Совинформбюро сообщает, что «наши войска оставили следующие города и отступили на заранее подготовленные позиции». Почтальона ожидали и с радостью и с опаской. Если были треугольники, радовались, если небольшой лист бумаги — похоронка, оплакивали все. На пехотинца Евдокима Подорожнего дважды приходила похоронка, а он пришел с войны изуродованный, но живой.

Враг приближался к Дону. Это в шестидесяти километрах от села. На Дону день и ночь гудела канонада. Было лето 1942 года. В селе уже не было ни одного мужчины. Меня в 13 лет и четырнадцатилетнего Ивана Подкуйченко поставили с дедами косить сено. Голые пятки оставляли борозду в скошенной траве. Казалось, что сзади идущий дед сейчас «подрежет пятки», и нажимать приходилось изо всех сил. В обед деды точили наши косы, и до захода солнца шел покос. Косили по 60 соток на человека.

Подошло время уборки ржи. Урожай хороший, колоски на уровне моей головы. Поделили по два гектара на каждый двор. Дед Афанасий подготовил мне древко с грабками и дугой. Утром грызу лепешку из листьев, вдруг слышу сильную пулеметную очередь. Выскакиваю во двор — вторая. Смотрю, на высоте примерно двести метров пронеслись над нами два самолета со свастикой и в километре за селом виднеется столб черного дыма. Все пацаны рванули к горящему самолету. Это был четырехмоторный бомбардировщик с подвешенными бомбами. Пришли три летчика. Они успели посадить самолет на невспаханное поле, и винты самолета еще пропахали около километра.

Косить рожь я не смог, отправили меня погонять быков в косилке. Босиком по стерне, ноги черные, как кирзовые сапоги, порезанные вдоль и поперек. Голодный: литр баланды на целый день, хлеба не видел уже второй год. Картошка, выращенная на огороде, шла на уплату восьми видов налога, и на питание ее хватало только до весны.

Летом 1942 года в нашем селе появились тыловые части. Подходила осень — вспашка зяби. Быки окрепли. Мы, подростки, делали каждый для своего участка пахоты первую борозду — и начинались соревнования. Я в 13 лет за плугом шел, моему погонщику — 12 лет. И так у каждого из четырех плугов. Современная молодежь, наверное, даже не знает, что такое вспашка земли с помощью быков. Скажу я вам, даже для взрослого человека это очень тяжелый труд, а мы работали от восхода до захода солнца с перерывом на обед в два часа. А вечером отмеряли саженями, кто сколько вспахал. Мы, детвора, никем не подгоняемые, ежедневно пахали по 1,1—1,2 гектара, то есть по полторы нормы на плуг.

В селе появилось много мужчин в гражданской одежде, бригады молодежи. К нам подселили двух постояльцев — Царева Ивана и Уханова Василия. Были они из Тамбовской области. Эти отряды и бригады копали окопы, противотанковые рвы, блиндажи. Организовали и в нашем селе два небольших отряда из более крепких ребят и женщин. Выезжали мы на подводах в балки, где на склонах копали окопы и рвами перекрывали возможное движение неприятеля.

Зимой разгребали снег, оттаивали кострами землю и долбили. Несколько раз нас разгоняли немецкие самолеты. Обувь была старой. В один из холодных дней я домой шел в мерзлых сапогах. Ноги выдернули, а портянки примерзли к сапогам так, что их нельзя было вытащить. Ноги оттерли снегом, смазали гусиным жиром. Ноги спасли, а кожа на пальцах почернела и отвалилась вместе с ногтями. В эту же зиму заболел пневмонией. Отвезли на подводе в Васильевку, в двенадцати километрах от Семибратского. Четырнадцать дней без сознания. Выжил.

В 1944 году, весной, в половодье, при вывозке семенного хлеба — снова пневмония. Поправлялся тяжело, но опять, благодаря здоровому организму, выжил.

За четыре года войны я получил шестнадцать килограммов ржи. Работали от восхода солнца и до захода. У нас не было выходных, отпусков. И если все-таки кто-то из молодежи пытался уехать в город, чтобы там работать за деньги, помочь своим многодетным семьям, его ловили и возвращали в село. Да, наше поколение свято верило, что наш труд, помощь фронту ускорит победу, вернутся наши отцы, братья, и мы, молодые, все сделаем, чтобы жизнь была лучше...

И вот она — долгожданная победа. Ликовали все — и стар и млад. Но не вернулись с войны мой отец и из нашего села еще много, много молодых мужчин. Вечная им память! На плечи выживших и уже за годы войны выросших детей легла задача — восстановление разрушенных городов.

В 1949 году меня призвали в армию. Служил в Германии — в Ростоке. Из армии вернулся сержантом. Вся семья — мама, сестра и брат — тем временем переехали в Краснодар. Женился. Родились дети. С женой Надеждой живем уже 58 лет. Работал, учился. В Краснодаре принимал участие в строительстве двух цехов завода имени Седина, чья продукция шла в шестьдесят стран мира, комбинатов — камвольно-суконного и хлопчатобумажного. На этих гигантах трудилось по десять тысяч рабочих. Не хватало городских рабочих — возили вахтой из ближайших станиц. Продукция предприятий расходилась от Калининграда до Сахалина и поставлялась для армии. Фарфоро-фаянсовый завод отправлял свою продукцию в том числе и на экспорт. Завод измерительных приборов, радиозавод… Строил я также две очереди завода сельскохозяйственных машин. Построили цирк, дворцы культуры. Все это было возведено за двадцать послевоенных лет.

А за двадцать лет существующей власти не построено ни одного мало-мальски значимого предприятия. Все время твердят, что инвестиции нужны, чтобы строить новые предприятия. А где же они? Территорию «Сатурна» отдали под пиво «Очакову». На ХБК расположились супермаркеты и развлекательные заведения. На ЗИП нельзя смотреть без слез. И при этом говорится, что Кубань избежала кризиса. Действительно, нет предприятий — нет и кризиса. Кушать всем хочется. Поэтому не производят ничего, а деньги в казну тем не менее текут.

Город работает не на выпуск продукции, а на истребление населения. Примеры: сейчас редко найдешь магазин, который бы торговал сельскохозяйственной продукцией местного производителя. Сплошь торгуют алкоголем и сигаретами.

Плакать, а не гордиться надо тем, что большую прибыль в казну дает табачная фирма «Филип Моррис». Выпускается ведь отрава. Но ей — зеленая улица. А вот старикам, вырастившим урожай на даче, излишки продать негде. Был у нас городской мэр Самойленко — не идеал, конечно, но разрешал пожилым людям торговать выращенными на своих клочках земли овощами и фруктами. Так же было и когда был мэром Приз. Сегодня видится стремление оторвать пожилых людей от земли. На торгующих на перекрестках пожилых людей милиция составляет протоколы, их вызывают на комиссию.

Я тоже туда попал (на пенсию ведь не проживешь) и видел, как из кабинета, где сидит комиссия, вышла старушка лет семидесяти пяти. Люди спрашивают: «Ну что?». Она прошептала: «Оштрафовали на тысячу пятьсот» — и стала падать. Ее успели подхватить и усадить на скамейку. Старушки, вырастившие несколько пучков петрушки и лука, не имеют права продать это на перекрестке. Ей нечего везти на базар, а заработать на булку хлеба не помешает. Почему бы не создать в жилых массивах какие-то навесы со скамейками, где бы пожилые люди могли продавать выращенное, а заодно и общаться? Почему в Европе пенсионеры могут на свою пенсию ездить по всему миру даже на инвалидных колясках? К ним приставляют медицинских сестер. Они общаются, узнают что-то новое, живут полноценной жизнью, они социально защищены, они заработали на счастливую старость. А наши старики, прошедшие ад войны, победители, вынесшие на своих плечах и поднявшие страну из разрухи, не живут, а существуют. ПОЧЕМУ? Почему в Краснодаре на праздник 8 Марта милиция, призванная нас защищать, ловила не преступников, а несчастных старух и стариков, которые торговали весенними цветами на перекрестках? Видеть это больно.

Стыдно видеть, как наше поколение ждет у супермаркетов, когда выбросят продукты, собирает банки и бутылки из-под пива, ковыряется в мусорных баках. Поколение, прошедшее войну, — удивительное поколение. Мы сами себя лечим, потому что медицина на нас особого внимания не обращает.

Очень хочется пожелать нашим губернаторам и мэрам, за которых мы все-таки голосуем, побольше мудрости, ума, СОВЕСТИ. Не обижайте стариков.

Григорий Яковлевич РОГОЗИН.

81 год, ветеран войны, ветеран труда, инвалид 2-й группы.

Краснодар.
Раздел : Общество, Дата публикации : 2010-04-15 , Автор статьи :