Говорят, что у войны не женское лицо, и, конечно, это так — любая война убивает и уродует красоту, любовь, таинственное чудо рождения… Но поскольку во все времена женщины всегда противостояли злу, величие духа и несгибаемость воли женщин, их преданность, верность, любовь к Отчизне никогда не проявлялись с такой силой, как в дни войны. Ни зверства фашистов, ни тяготы военной жизни, ни смерть — ничто не пугало наших сестер. Десятки тысяч героических женщин шагали в первых рядах Великой Отечественной. Они не позволяли слезам затуманивать глаза, снаряжая на фронт сыновей, мужей, братьев… Они умели по-настоящему любить и ждать — как никто другой, и их мужчины возвращались домой…

И тем более у войны не детское лицо. Об этом — каждая строчка двух писем, которые в общем-то случайно встретились в редакционной почте этих дней.

Здравствуйте, дорогая редакция!

Мне было 7 лет, когда немцы оккупировали Донбасс. Учеба прекратилась, начался голод. На глазах немцы убивали, вешали, стреляли. Всю домашнюю скотину отобрали, а людей угоняли в Германию. Пришли и к нам забирать корову, а мама узнала одного нашего, русского, который был с ними, и говорит ему: «Вы же наш человек, объясните, что уже корову забрали». Он на маму навел пистолет: «Не видишь, в какой я форме? Не отдашь корову — застрелю». И правда, соседка не отдала теленка, так тетю Любу застрелили.

У нас во дворе было большое дерево, под ним стояли машины с продуктами. Один добрый немец звал детей и давал им конфеты, а я боялась подходить. Но как-то осмелилась, и только руку протянула, как другой немец схватил меня за платье и потащил в подвал. Я очень сильно ударилась головой об лестницу, потеряла сознание, а потом уснула.

Где только мама с братом не искали меня! Когда началась бомбежка, соседи побежали в наш подвал прятаться, а там я сплю. Господи, как все обрадовались, думали ведь, что меня уже нет в живых.

Кушать было нечего, так мы ходили брали шелуху с проса на лепешки, добавляли туда лебеду. Наутро опухшие все лежали, еле живые.

Папу чуть не угнали немцы. Среди них был бывший учитель, он говорил: «Убегайте кто как может, прячьтесь в кукурузе». Кому-то и удавалось убежать, а кого замечали, сразу сбивали с ног и били прутьями. И мою сестру били так, что руку поломали, но все-таки они с папой убежали (она после войны выучилась на врача и до сих пор работает).

А когда уже немцы отступали, злые были очень, детей живьем бросали в колодцы. Эти страшные картины остались у меня в памяти на всю жизнь. Меня часто просили мои ученики рассказать им еще раз о том, как мы жили во время войны. Конечно, им трудно поверить в то, что все это на самом деле было…

С войны папа вернулся с многочисленными наградами, после ранения — на костылях. Я окончила школу, и меня оставили здесь же работать. Жили очень бедно, потом приехал из Казахстана мой бывший учитель истории проведать своих родителей (туда был отправлен по зову партии). Он и позвал меня с собой, пообещал устроить там в школу. Поскольку он человек надежный, родители согласились. Но получилось так, что он меня обманул. В школу не устроил, а сказал: «Иди на ферму свинаркой или птичницей, ты работу любишь». Я от этого отказалась, сказала, что лучше буду мазать свинарники, заработаю денег и поеду домой. А когда пошла с заявлением к директору, он меня не отпустил. Сказал: «В Донецке и без тебя хороших людей много, ты здесь нужнее. Иди в бухгалтерию работать и поступай учиться». Я так и сделала. Поступила в Алма-Ате учиться заочно, работала в бухгалтерии. Работу на ферме тоже не бросила, по утрам ходила мазать свинарники.

Выучилась на учителя, стала в школе работать, вышла замуж. Тут начались проблемы со здоровьем, удалили почку. Сказались, наверное, военные годы. Врачи посоветовали переехать на Кубань, чтобы сохранить вторую. Родителей уже не было, сестра нас и приютила. Предложили работать в школе. Но… В общем, перенесла восемь операций, предстоит девятая. Чувствую себя плохо, и меня поддерживает только «Вольная Кубань», которую выписывали мои родители, а теперь уже 30 лет выписываю и я. Знаете, здоровье потеряла в военные годы, а вера в хорошее, в добрых людей осталась.

А пишу впервые. Дай, думаю, немного расскажу про свою жизнь. Сколько я работала в школе — более 35 лет, — все время выписывала разные газеты и журналы, а в «Вольную Кубань» просто влюбилась. Спасибо огромное вам, очень интересную и нужную газету делаете. Здоровья вам и больших успехов в вашей нелегкой работе.

С праздниками вас — Днем защитника Отечества и 8 Марта.

Нина Тихоновна ШТАНЬКО.

ст. Динская, ул. Хлеборобная, 101а.

Когда началась Великая Отечественная, мне было 8 лет, брату Володе — 10, сестре Марине — 6. Жили мы в Брест-Литовске. Отец Иван Филиппович Харченко работал в Сбербанке, на дверях его кабинета было написано: «Главбух», мама, Ирина Митрофановна, — в универмаге.

Утром прибежал Казимир (он всегда сопровождал отца на работу, когда приезжала линейка) и крикнул: «Война!»

Начали бомбить город, стрелять, горели дома. Мы все побежали в поле (недалеко росло жито). Оттуда увидели, как сбили немецкий самолет и парашютиста. Брат побежал в сторону горевшего самолета, больше мы его не видели. Отец с этих пор практически не ночевал дома. Потом появились подводы, на которые нас погрузили, и мы покинули город. На дороге лежали убитые, их оттаскивали в сторону, чтобы можно было проехать. Когда мы выехали в поле, немецкие самолеты стреляли по обозу, мы убегали и прятались в кустах, под деревьями. Как-то возле меня я увидела убитую девушку, ее грудь была прошита пулями.

Кое-как, то пешком, то на подводе, мы приехали в Белоруссию, в деревню Ростивичи. Жили мы в школе, отец научился паять кастрюли, тазы, мама вязала платки с паучками и зубчиками по краям. Мы меняли это на продукты. Нас называли беженцами.

Потом отец надолго исчез. Оказывается, он ушел в партизаны. С партизанами он приходил в деревню за продуктами, мама выгоняла поросенка на пустырь, чтобы мы пасли его и посматривали на мост — не едут ли немцы. Когда они только появлялись, мы бежали в дом сообщить. Партизаны уходили за сарай (гумно), а там сразу лес… Бывало, что немцы стреляли в их сторону, но в лес ходить они боялись. Позже уже мы с мамой ходили к отцу в отряд. Он встречал нас недалеко от избушки лесника, рассказывал нам, что его отряд пускает под откос немецкие поезда и отряд называют «капустинцами».

Как-то приехали в деревню немцы и показали фотографию — наш отец в белом полушубке с автоматом на груди. Маму ударили по голове, выкручивали руки, а она все время повторяла: «Он не отец детям, он пристал к нам по дороге!». Мы с сестрой тоже сказали, что это дядя, а папы у нас нет. Отец в это время служил в одном из отрядов Ковпака.

Через какое-то время мы пошли в лес и вышли на знакомую тропинку, нас никто не встречал, и мы направились в сторону избушки лесника. Вдруг из-за деревьев выскочили немцы и повели нас во двор лесника. Он лежал связанный, лицо было в крови. Увидел нас и показал глазами в сторону сложенных дров. Немцы что-то складывали в мешки, ящики, казалось, им до нас нет дела. Мы с сестрой медленно приблизились к дровам и спрятались. Когда все стихло и немцы ушли, мы увидели их машины наверху на бугре. Там была дорога. Пригнувшись, мы побежали к лесу, там был ров, он тянулся почти до деревни, но немцы нас заметили, стали стрелять, но не догнали. До отца дошел слух, что нас с сестрой убили немцы, и только через несколько дней он узнал, что мы живы.

Нас повезли в Польшу. Остановились в какой-то деревне, жили в сарае, постоянно хотелось есть. Начались обстрелы, поляки за домами рыли землянки. Как-то упал снаряд и убил овцу, ее высоко подбросило вверх, и она упала недалеко от нас. Мы добежали до стога сена, но оно начало гореть. Мама в отчаянии закричала: «Господи, спаси моих детей!». И снова нам пришлось убегать в лес. Только в лесу мама заметила, что мое платье все в крови — зацепило осколком. У меня был чемоданчик, а в лесу в руке оказалась только ручка от него. Я долго не могла разжать пальцы.

Вскоре пошли танки, наши танки, солдаты — с красными звездочками на касках. Я не совсем четко помню, как мы очутились в машине — часто теряла создание, то ли от голода, то ли от раны. Рану мою перебинтовали, а мама рассказала об отце, и когда произнесла фамилию Харченко, один из солдат сказал: «Знаем такого партизана». Нас посадили в товарный поезд, дали мешок сухарей, консервы.

Ехали мы на Кубань к бабушке Елене Ковериной в станицу Медведовскую. Ехали долго, с пересадками. Наконец доехали до бабушки, и тут новость — Володя у нее! Как он плакал, обнимая по очереди то маму, то нас. На нем были немецкие ботинки на одну ногу, старая шинель. Все думали, он сирота, звали его «уркачом», он лазил по садам, по вокзалам, добывал пищу себе и слепой бабушке. Володя рассказал, что когда взяли парашютиста, он начал нас искать, кричал, звал. И мы ведь тоже искали Володю, мама даже разрывала могилки. Думали, он погиб при бомбежке. И сегодня даже представить не могу, как такой маленький 10-летний ребенок запомнил адрес бабушки, добрался до Кубани… Мы до войны, правда, были у нее в гостях, но я ничего не помню.

Это был 1944 год, мама работала в колхозе, мы пасли коров и ухаживали за ранеными с девочками Фисенко (они жили напротив нашего дома). В Медведовской был военный госпиталь. Вскоре на Кубань пришла беда — засуха и голод, выживали кто как мог. Мама пекла лепешки с макухой и отрубями. Отец вернулся с войны в 1946-м, пошел работать заведующим сберкассой в станице Тимашевской (мы туда переехали).

Я не знаю, почему решила описать свое детство, которого не было. Может, потому, что уже никого нет из моей семьи, а может — чтобы освободить душу от воспоминаний о войне.

Писала вам письмо и плакала. Живу я сейчас одна, все время лезут в голову воспоминания. Была у нас до войны семья, а война все разрушила, забрала детство, но не память.

Люди, берегите мир, любите друг друга, и пусть у каждого ребенка будет детство.

Валентина Ивановна КАРЛАШ.

Краснодар.
Раздел : Общество, Дата публикации : 2009-03-03 , Автор статьи :