В прошлом году, в октябре, к нам в редакцию с факультета журналистики пришла практикантка. На первый взгляд — девочка-подросток. Я горько вздохнула в очередной раз, потому что уж сколько их было, таких юных, неопытных, которые, проработав день-два на интернет-сайте, бежали куда глаза глядят. Но в ней сразу что-то подкупало: бездонные голубые глаза таили какую-то невероятную печаль, про которую во что бы то ни стало хотелось расспросить. В тот первый день она сказала, что ей 35 лет. И еще она… из Мариуполя. Тогда мы только в общих чертах поговорили о том, что пришлось ей увидеть. Но уже позже, когда стали работать вместе и Вика обрывками в разговорах иногда вспоминала пережитое, я просила написать ее об этом. Но она как-то призналась, что ей до сих пор тяжело возвращаться к тем событиям двухлетней давности. Потом я никак не могла настроиться… Все что-то мешало. В суматохе дней мы выбрали наконец время для разговора. И какой же он был тяжелый в эмоциональном плане… В этом рассказе не будет политики, не будет акцентов на каких-то «неудобных» моментах. Это рассказ о жизни одной семьи, счастливой молодой семьи, которая попала в водоворот событий в 2022 году. Конечно же, это был диалог, но я подумала, что мои вопросы в этом изложении будут излишними. Итак…

— Только приехав в Краснодарский край, я поняла, что такое курортные города. Мой родной Мариуполь, сколько я его помню, всегда был промышленным и портовым центром. На отдых, именно на пляжный, ехали в Бердянск. Он близко находится. В Мариуполе работали три крупных завода, которые являлись градообразующими. Почти все, кто здесь жил, работали на них. Я — 1989 года рождения. Родилась в СССР, паспорт получала на Украине. Сейчас у меня паспорт России. В Мариуполе все говорили на русском. Тех, кто говорил на суржике, считали, что с периферии, из деревень. Ведь такая же ситуация была и на Кубани. У меня бабушка в станице Каневского района. И я знаю, о чем говорю. В станицах — на «балачке», в городе — на литературном русском.

Впрочем, весь Донбасс и Юг — русскоговорящие. В школе у меня была очень сильный преподаватель русского языка и литературы. Она нас влюбила в русскую классику и уже в современных авторов. Может быть, это повлияло на выбор университета и факультета журналистики. Украинский у нас был по желанию.

— Майдан у нас никто не поддержал. Страна сразу же разделилась на два лагеря: за майдан и против. Другими словами, красные и белые, без всяких промежуточных оттенков. В 2014 году все были уверены, что мы будем с Россией. Тогда я впервые услышала раскаты взрывов. Но это было опять же где-то в полях. У меня тогда был маленький ребенок. Муж нас отправил на Кубань, к бабушке, на три месяца. Все надеялись, что за это время пройдет плавный переход под крыло России. Да, прошел же референдум тогда. Почти все проголосовали за вхождение в состав России. Но не тут-то было…

В Мариуполе поняли, что имеют дело с фашизмом, 2 мая (ужасные события в Одессе). Также провокацию устроили и на 9 Мая в нашем городе. Это был кошмар! Погибли люди, много очень — точно до сих пор никто не сказал. Ультрас свозили автобусами. «Черные роты», которые потом стали «Азовом»* (экстремистская организация, запрещена на территории РФ)… Среди погибших 9 Мая были сотрудники полиции Мариуполя. Они не стали стрелять в безоружных людей, которые шли парадом почтить память героев Великой Отечественной войны. Естественно, это была акция запугивания. А потом прошла зачистка. Особенно активных хватали, в подвалы сажали. Пытали. Об этом узнали потом. А тогда было жуткое разочарование…

— База «Азова»* находилась в здании спортивной школы. Через два дома от нашего. Часто можно было видеть, как они тренируются на футбольном поле. В городе их стало много. Местные парни и девчонки тоже туда вступили. Зарплату платили хорошую — чего ж не вступить? Изначально туда собрали футбольных фанатов, ультрас, как мы их называли, «оторванных адреналинщиков», «без башки». Их умело направляли. Но я бы не сказала, что все они были нацисты по духу. Многие пошли туда ради денег. Особенно «западенцы». Считалось, что там народ был бедный, без работы.

Вот, например, личное наблюдение. У мужа моего прекрасный голос, он очень любит петь. И мы частенько ходили в караоке-бар. А какие там песни? Конечно, русские. Муж пел Розенбаума, Газманова, Талькова. Один раз мы не заметили там группу азовцев*, а муж затянул что-то патриотическое, военное. Никто из них и бровью не повел.

Но в городе стали понимать: у кого оружие, тот и главный. Как говорится, на рожон не лезли.

Мы подошли к самому страшному воспоминанию Виктории. Ее большущие глаза наполнялись раз за разом слезами. Несколько раз, признаюсь, и у меня ком в горле вставал. Ей до сих пор тяжело вспоминать и говорить о прошлой жизни. Она была вполне благополучной. Родился второй сынишка. У мужа — успешный бизнес. Переехали в шикарную четырехкомнатную квартиру. Жизнь, как она говорит, не текла, а бежала вприпрыжку. Так все было ярко, быстро, события сменялись событиями. Иногда ночью она гнала от себя дурные мысли: «Не может все быть так хорошо. Вот сейчас что-то…». Липкие, тревожные мысли пробирались и терзали душу. Но они касались больше детей, родителей. В такие моменты она вскакивала и бежала к сыновьям, которые мирно посапывали в кроватях. Никто даже не мог предположить масштаба будущих событий.

— Я по натуре тревожный, эмоциональный человек. Обычно замечаю какие-то предвестники событий заранее. Но тогда я была счастлива и слепа. Ничего не кольнуло, когда узнали, что крупная торговая сеть «Конти» выезжает из города, а большие предприятия стали вывозить архивы. Да, говорили по ТВ о войне, в магазинах, во дворах обсуждали. Но ощущения, что будет настоящая, взаправдашняя война, не было. Старший сын смотрел ролики в «Тик-Ток». Где-то за неделю до 24 февраля он спросил: «Мам, а война будет?». Я тогда отмахнулась: «Что за ерунду говоришь?».

— Уже упомянула, что жизнь нашей семьи была яркой, с калейдоскопом положительных событий. Мы только приехали из Египта, отдыхали на Красном море всей семьей. 23 февраля с большой компанией друзей ходили на концерт. Потом долго общались в кафе, рассматривали снимки, сделанные в поездке. Посмеялись, что через неделю встретимся в этом же месте. Приехали домой поздно, а в пять утра я проснулась от гула: будто гром гремит, потом ближе и сильнее. Разбудила мужа, он сразу полез в телефон. Через секунду попросил, чтобы я собрала самое необходимое... Я пошла к детям, разбудила старшего, переложила его от окна в глубь комнаты. Он сначала начал расспрашивать, что да как, но вскоре уснул. Мы собрали документы. Позвонили родители, велели ехать к ним, у них частный дом в центре. Друзья, которые жили по окраинам, стали писать, что взрывы очень близко. В девять часов мы двумя машинами с детьми и животными поехали. Ощущалась какая-то нервозность в городе — в движении машин, пешеходов… Но Мариуполь пока по инерции продолжал жить своей жизнью. Предприятия работали, люди спешили на смену. Все думали, что договорятся. Что все будет хорошо. Побахают по окраинам, и мы будем с Россией! Проезжали наш городской парк, и почему-то в тот миг подумала: «Какой он красивый утром! Наверное, я его таким вижу в последний раз». Говорю же, что в голову такое лезет всегда непроизвольно.

— А потом начался ад для всех и мой личный адище. Еще работал интернет, и информация в Viber распространялась молниеносно. Чаты ЖК, школьные, детсадовские, спортивных секций, кружков наполнились ужасающими кадрами, сообщениями о том, что снаряды попали то в один дом, то в другой, пожарные и «скорые» доезжали не до всех. Отсюда я узнала, что «Грады» специально устанавливают между жилыми девятиэтажками. Что на крышах и верхних этажах обосновались снайперы-азовцы...* Я читала и смотрела все это как загипнотизированная, и у меня реально шевелились на голове волосы от страха. В центре еще было относительно спокойно. Но уже тогда я с детьми спала на полу в коридоре. Родители называли меня сумасшедшей, которая хочет заморозить детей: я надевала на них комбинезоны, чтобы можно было сразу выскочить. Отец забил окна подушками и матрасами, хотя это совсем не успокаивало, потому что смотрели видео результата от прямого попадания снарядов. Потом приехали родители мужа: в их дом попал снаряд, чудом остались живы. Потом семья брата мужа. Их квартира сгорела. Все жили в одной комнате, в зале, где находился камин. Но обустроили подвал, бросили туда подушки, припасы. Когда начинался обстрел, мы за секунду кубарем скатывались вниз.

Сейчас удивляемся, как все помещались только в небольшом подвале. От жутких бахов внутри все переворачивалось и холодело. Сейчас описать это все невозможно, мозг старается забыть кошмар — так устроен человек. Я этого не помню, но мама рассказывала, что в те минуты, когда сидели в подвале, у меня отключался разум и я действовала на инстинктах. Прижимала сыновей изо всей силы к своему телу, руками прикрывая им уши, чтобы не слышали они эти ужасные звуки. А сама громко, перекрывая рокот и гул снарядов, читала все, что помнила из молитв.

— 27 февраля у нас закончилась еда. И мы вспомнили, что у нас дома в морозилке есть мясо да и другие припасы. Решили ехать. Сейчас в глазах картинка того дня. Постараюсь рассказать спокойно. Старший девятилетний сын как только узнал, что мы едем домой, буквально упал под ноги, не пускал. Он плакал навзрыд, просил меня остаться. Я же не могла отпустить мужа одного. Могли задержать на блокпосту. Всеми правдами и неправдами все же поехали. Пока ехали, плакала от шока: разрушений пока сильных не было, но и те, которые были, производили сильное впечатление. В нашей квартире разрушилась лоджия, повылетали окна во всех комнатах. Света в доме не было давно, поэтому все продукты в холодильнике протухли. И вместо того чтобы собрать какие-то детские вещи, я стала мыть холодильник, чтобы он окончательно не провонялся. От лоджии осталась одна рама, в квартире на полу — стёкла, а я мою холодильник… Который через несколько дней сгорит, как и вся квартира.

— На лестничной площадке встретили соседа. Он сказал, что никуда не поедет. Ему некуда, останется в квартире, обустроился в ванной. Что с ним? До сих пор не знаем. Судя по тому, что позже удар снаряда был именно по нашему пролету, дело плохо.

Даже при сильных обстрелах некоторые магазины продолжали работать. Там были страшные очереди, но продукты еще оставались на складах. Наши мужчины ходили туда за продуктами и за водой. Каждый раз их отпускали с болью в душе.

Поняли, что надо выбираться, когда снаряд угодил в рынок

— Уже не было воды, газа, света и интернета. Всех масштабов бедствия мы не знали, пытались выжить своим микромиром. Но однажды к нам пришел друг мужа, в прошлом веселый, успешный. Я его испугалась. Это была его тень: весь белый, седой, худой, в руках бутылка воды. «Это все, что осталось от моей жизни, — бутылка воды», — усмехнулся он. Квартира сгорела, он успел выбежать. Когда обстреляли рынок, который находился рядом с нами, на семейном совете решили, что надо как-то выбираться из города. Снаряды ложились все ближе и ближе. Осколок упал в огород, посекло дом.

После этого я с детьми практически не выходила из подвала. Мужчины стали дежурить, сообщать о прилетах. 16 марта пришли кумовья и сказали, что будут пробовать выезжать, рассказали, какой будет маршрут, несколько раз сверили все. Почему-то именно 16 марта люди стали выезжать. И в этот же день произошла трагедия в драмтеатре.

Нет, не было никаких гумкоридоров. Мы не знали о них. Потом рассказывали, что специально обстреливали тех, кто пытался выйти из города. Но еще раз повторюсь: мы жили в информационном вакууме. Что-то узнавали в очереди за продуктами, но чаще старались далеко не выходить. 17 марта в шесть утра мы запаковались. Решили ехать тремя машинами, друг за другом. Только собрались — снаряд попал в пяти-этажку напротив, она загорелась. Плохой знак. И уже совсем хотели попрощаться с идеей отъезда, когда не завелась одна из машин. Но все же поехали.

— Ехали молча, в шоке от того, что стало с городом. Трамвайные рельсы причудливо вздыбились, машины, как елочные игрушки, висели на фонарных столбах и деревьях, дома зияли безобразными рваными ранами, сквозь них виднелась чья-то прошлая жизнь. Разорванный, черный от дыма и копоти наш любимый Мариуполь! Проезжали парк, драмтеатр. Вернее — их руины. Муж предупреждал, чтобы я закрывала детям глаза, если видел неподвижное тело.

Мы проехали блокпост почти без остановок. И тут началось! Обстрел по 10-километровой колонне мы не могли предугадать. Снаряды нам в спину посылали азовцы*. Многие остановились, но Андрей решил «лететь» дальше. Машина подпрыгивала от взрывов. Эти звуки сводили с ума… Они были похожи на шаги смерти: то ближе, то дальше. И только сейчас понимаешь: мы были на волосок от нее. Я прижала детей к себе, накрыла подушками и бессчетное количество раз буквально орала каким-то не своим, утробным голосом: «Господи, помоги!». В ответ мне из-под одеял и подушек кричал старший сын: «Мама, не надо, мне страшно!». Маленького тоже напугала, наверное. Но в тот момент я плохо соображала. Могу теперь поверить в истории, когда у хрупких женщин в минуты опасности появлялись нечеловеческие силы. Мне казалось, что в тот момент я могла поднять нашу машину и закрыть ее от снарядов.

А ведь за нами еще ехали родители и брат мужа… В какой-то момент я открыла глаза и увидела, что осколок от снаряда летит прямо на нас. Буквально притоптала, утрамбовала детей под себя еще больше. Он упал между нашей машиной и машиной родителей мужа. Свекор, который в обычной жизни основателен и где-то даже медлителен, сумел в секунду сориентироваться, притормозил и сдал в сторону. Когда закончился обстрел, мы остановились, посмотрели. Повреждения у машины незначительные. Бог нас сберег и в этот раз.

— Дорога от Мариуполя до Бердянска — словно фильм ужасов. Сгоревшие, покореженные машины, пылающие лесополосы. Сейчас заново это прокручиваю, и холодеет в животе. На посту ДНР проверяли очень тщательно. Но все относились с пониманием. В этот день, позже, узнали, что вместе с мирными жителями хотели пройти боевики. Задержали «Тайру» (состояла в «Азове»*, совершила преступления против мирных жителей).

От Бердянска мы поехали в Крым. Там в колонне стояли почти двое суток на проверке. Лишь здесь я смогла нормально уснуть. Только представьте: дети по бокам, на коленях кошка с собакой. Все грязные, чумазые, собаку тошнило, так что пахло в салоне не розами. А мы спим, и для нас это был лучший отдых за последние дни. Лучше, чем в самом наикрутейшем отеле на мягких перинах. После суперстресса наступило какое-то притупление всех чувств.

Российский военный заглянул в салон и рассмеялся:

— Это что тут за домовенок Кузя!

А у меня вместо улыбки вышел страшный оскал…

Дети у меня блондины, волосы как пшеница, а из-за дыма, копоти, грязи стали черными, всклокоченными. Я только в этот момент осознала, что мы нормально не мылись с 24 февраля.

17 марта стало для нас днем второго рождения. К бабушке в Каневской район мы доехали уже быстро. Там нас хорошо приняли, помогли обустроиться.

— …Обратно в Мариуполь Андрей поехал на разведку в июне 2022 года. Тогда мы узнали, что у нас нет квартиры. И нет ничего, что было в квартире. Нет прошлой жизни… Снаряд, и наверное не один, попал в наш подъезд. Все выгорело. Остались только каким-то чудесным образом две чашки на руинах кухни. Их-то он и привез в Краснодар…

Я не знаю, вернемся ли мы. Если и вернемся, то это будет другой Мариуполь. Лучше, краше, но другой. Город моего детства, город, где я была так беззаветно счастлива и где пережила самые ужасные и трагические дни моей жизни, ушел навсегда. Я понимаю, что жизнь идет, ее не остановить. Надо растить детей. Поэтому пока мой дом, мой оазис безопасности, мое будущее — здесь, в Краснодаре.

Все может измениться. Мариуполь возвращается к мирной жизни семимильными шагами. Но когда я бываю там у родителей (кстати, у них единственных из нашей семьи уцелел дом) и слышу о том, что наши ПВО сбили беспилотник, снова кулем сваливаюсь с детьми в подвал… Еще раз я не переживу этот ужас.

_________________

*Организация, признанная экстремистской, запрещенная в России.
Раздел : Общество, Дата публикации : 2024-04-05 , Автор статьи : Инна МОЧАЛОВА