Раиса Николаевна Черкис, жительница станицы Петровской Славянского района, родилась в 35-м году, поэтому ветераном войны или труженицей тыла ей стать не пришлось, а вот в число детей войны, у кого та отняла отцов, попала.

— В кино любят показывать, что война началась неожиданно, — рассказывает она. — Вот идут выпускники в белых платьях, рассвет встречают, а им бомбы на головы падают. Или едут в отпуск, а по дороге поезд уже бомбят. Конечно, мне было шесть лет в сорок первом, но даже детские воспоминания сохранили чувство тревоги, задолго до объявления войны висевшее в воздухе. Весна была какой-то нерадостной. В мае моего отца Николая Яковлевича Сергиенко, как и других молодых станичников, как тогда говорили, забрали в лагеря. Старший брат был в школе, младшая сестра оставалась дома, а меня мама взяла с собой провожать отца. Взяла она меня еще и потому, что была на восьмом месяце беременности и боялась там, в кричащей, плачущей толпе, упасть. Хотя, как мама потом рассказывала, военком уговаривал толпу женщин — жен, матерей — не рыдать: «Женщины! Что вы голосите, не на войну же они уходят, три месяца в лагерях постреляют, в сапогах побегают, кашу солдатскую поедят — и получите вы своих мужиков обратно. Потерпите». Но над станицей стоял не плач — вой. А мужики тоже стояли опустив головы. Ни шуток, ни песен, как обычно в армию провожают. Так то в армию (в станице проводы превращались в массовые трехдневные гулянья), а тут вроде всего лишь в лагеря…

Их построили в колонны и повели. Отец увидел маму в толпе, успел свой паспорт ей бросить и крикнуть: «Митьку из школы не забирай, пусть учится. В общем, жди!» И все. Больше мы его не видели.

22 июня к обеду в бригаду примчался на линейке мокрый от пота бригадир: война! Все бросили работу и побежали в центр, на площадь. Детвора, конечно, туда же. Помню, как шли, почти бежали по пыльной дороге в полном молчании. Жара, пыль столбом — и топот в тишине. Это было жутко. Станичная площадь уже была забита людьми, все стояли, не сводя глаз с тарелки, висевшей на правлении колхоза: «Сегодня в четыре часа утра фашистская Германия вероломно напала…».

Мама вот-вот должна была родить и на сход не пошла, а я бегала. Прихожу домой, а мама сидит на крылечке. Лицо дочерна загоревшее (женщины в колхозе работали до самых родов, а бывало, что и рожали в поле), черное еще и от горя. Помню, что мама не плакала, она выплакала все еще на проводах отца, она тогда с ним попрощалась. Когда отца забрали, я ночью проснусь — мамы нет. Во двор — а она стоит, опершись на калитку, и плачет без слов, просто слезы текут по лицу.

Отца моего убили под Керчью в октябре 1941 года, но его считали пропавшим без вести. Мама так и умерла, не зная, где он сложил голову. Только в 1986 году, при подготовке Книги Памяти, в подвалах военкомата были обнаружены слипшиеся, полусгнившие похоронки. Была среди них и похоронка, не дошедшая до адресата, на Сергиенко Николая Яковлевича. А мы пережили отход наших войск, оккупацию, страх. Мама поседела в 30 лет именно в оккупацию, когда ее пьяные румыны дважды уводили на расстрел, а мы кричали, вцепившись в ее юбку. Потом освобождение, победа. Но жилось страшно трудно.

Может быть, наше поколение потому и не ропщет, и смиряется, и умеет переживать трудности, что знает: ничего страшнее, чем война, нет и не было.

Славянский район.
Раздел : Страницы истории, Дата публикации : 2011-06-22 , Автор статьи : Любовь ЧУЦКОВА