Утро выдалось с бодрящей прохладой, и я порадовался, что прибыл в поселок в столь свежий час. Мне нравятся вообще эти места обилием зелени, из-за чего дома сельчан стоят в разливе садов и очаровательных вспышках цветов.

Хорошо знаком я со здешним старожилом, которого называют уважительно Петровичем и любят за то, что он написал историю поселка и знает, кажется, все, что можно знать о прошлом, и продолжает открывать новые страницы. Да и о нынешних односельчанах готов он рассказывать часами.

К нему я и завернул по приезде в поселок, чтобы получить совет, как это бывало и раньше, по интересной человеческой судьбе. Потоптавшись в сенцах, Петрович шагнул за порог. Из-под ладони посмотрел на небо в сочной голубизне и, сказав с хрипотцой: «Пригоже, однако», — протянул мне руку. Поговорив с ним о том о сем, выложил я ему свои мысли насчет того, что хорошо бы мне взять в блокнот факты о фронтовой женщине, и намекнул известное: мол, не женское это дело — быть среди разрывов снарядов и свиста пуль, но такова уж наша история, что пришлось проходить россиянкам и через это.

— Как есть в точку попадаем, — заискрился своими серыми глазами Петрович. — Вон Марфа Петровна пошла к калитке, — протянул он руку к соседнему двору и, доверительно наклонившись, негромко произнес: — Пошла соседушка моя повыглядывать своего Сергея Мироновича.

— Она фронтовичка?

— Да как тебе сказать, — замялся в ответ на мои слова Петрович. — Она вдова фронтовика. Всю войну его ждала. И теперь ждет и ждет… Ладно, не буду больше, — как бы боясь что-то лишнее сказать, стал поторапливать он меня: — Иди к ней, там и найдется все само собой.

Когда я близко увидел Марфу Петровну, мне поначалу показалось, что где-то ее встречал, но, пристальнее вглядевшись, понял, что нет, эту женщину вижу впервые. И в то же время не проходило в моей душе какое-то возникшее чувство родства с нею, что ли. Есть люди, которые, оказавшись в любой обстановке, умеют и статью своей, и взглядом, и каждым движением сделать окружающее их желанным для себя и других, и в этой атмосфере легко задышится и захочется пообщаться, как с близким человеком. Именно такой предстала передо мной Марфа Петровна, и потому разговор мой с ней потек свободно, без всякой натуги. И слова, кажется, сами собой находились и пригождались как нужные.

— С утра, небось, по хозяйству занимались? — ближе познакомившись, поинтересовался я у нее.

— Хозяйство, да, — выдохнула она, как нечто само собой разумеющееся. — А куда нам от него. Всю жизнь с землей. И дети, и внуки такие же у нас с моим Сергеем Мироновичем. Когда он на войну уходил, так уж близко к сердцу пригортал — что обеих дочек, что сыночка. Уходил и все оглядывался на нас. И сегодня подошла я к калитке — и точно как в тот день, когда уходил, все-все до точечки вижу. Пройдет он и оглянется, пройдет и оглянется…

Марфа Петровна, говоря об этом, вынула из кармана своего цветного халата белый платочек, но поднесла его не к глазам, они у нее были сухие, а обмахнула легкими движениями лицо, как делают, замечал я, крестьянки, охорашиваясь. По всему было видно, она уже немолодых лет женщина, но тем не менее всегда знает цену аккуратности. У нее и во дворе, когда я огляделся, все было чисто убрано, по-хозяйски сложено по местам. И коса, как, наверное, и при муже, приспособлена под камышовой стрехой.

— Каждое утро прохожу этой дорожкой до калитки и выглядываю моего Сергея Мироновича, — заговорила, поглядывая вдаль, Марфа Петровна. — И все мне мнится: будет он, будет тут у нас. Пропал без вести. Мало ли слышала: мол, пропал вот так, а потом, глядишь, и объявился. Он меня, правда, чуток постарше, это ему уже под девяносто годков.

— И сколько ж вы… — начав это говорить, почувствовал я, как запершило в горле, отчего чуть было не сорвался у меня голос, но усилием воли преодолел это и повторил, закончив свой вопрос, глядя на Марфу Петровну: — Сколько же вы лет ходите к калитке?

Она не сразу ответила. Подняла руки к лицу, прикоснулась пальцами к вискам и так подержала их.

— 69 лет, пять месяцев и сегодня пятый день шестого месяца, — снова словно выдохнула она слова, но на этот раз еще и как бы вложив в них тихое свое раздумье.

Наступила молчаливая пауза. Было грустно на душе и сделалось, может быть, еще грустнее, если бы не, наверное, Богом данный эпизод, который произошел дальше. Марфа Петровна вдруг всплеснула руками и обрадованно засмеялась.

— А вон и гостоньки мои идут, — заволновалась она и повторила: — А вон и гостоньки…

К усадьбе подходила молодая женщина, впереди ее детской пробежкой приближался к калитке малыш.

— Внучка моя с правнучком, — открыв калитку, приветствовала родных людей Марфа Петровна. А малыша она уже обнимала, приговаривая: — Золотце мы мое, Сергуша…

Попрощавшись, я пошел к Петровичу. Он сидел на табуретке у стола под грушей и попыхивал папироской.

— Вы же мне прошлый раз говорили, что завязали с куревом? — не выдержал я.

— Ах, — махнул он рукой, — на фронте подцепил эту гадость. Бросить-то бросил, но нет-нет да и закурю. Слушай, до чего ж правнучек Марфы Петровны похож на ее Сергея Мироновича! Слушай, как две капли воды! Я его как сейчас вижу, вместе на фронт призывались. Ах ты, жизнь наша, жизнюшка…

Борис САЛЬНИКОВ

Ленинградский район.
Раздел : Страницы истории, Дата публикации : 2010-06-22 , Автор статьи :