Голодомор

В этом году исполняется 80 лет страшной трагедии. В Старощербиновской и Новощербиновской от голодной смерти умерло около 80 процентов жителей. Автор прошел через этот ад. Долгое время эта тема была закрыта: запрещалось публиковать материалы, да и живые свидетельства были не в чести — о злодеяниях говорить было нельзя. Причина понятна: жуткое истребление народа организовала сама власть.

В апреле 1925 года ЦК ВКП(б) принял резолюцию: «Советская власть нравственно обязана расказачивать, и она будет расказачивать. Старые казаки — враги советской власти. Принято решение предложить комиссариату земледелия разработать практическое мероприятие по переселению бедноты в широком масштабе на казачьи земли». В постановлении говорилось: «Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно, осуществить беспощадный массовый террор по отношению ко всем казакам...». Местные ревкомы начали проводить политику расказачивания на практике. Уничтожалось казачество нередко руками самих же казаков. Член правительства А.Френкель теоретизирует: одним террористическим методом физического уничтожения большого числа казаков цели не добиться. Нужна экспроприация казачества и его выселение в глубь страны с переселением на его место трудовых элементов.

В 1932 году Старощербиновская входила в Ейский район. Издавалась районная газета «Колгоспный шлях». Из публикации тех лет мы узнаем о ситуации. Рассказывает бывший механизатор колхоза Степан Прищепа: «В 1932 году посевная затянулась до мая, год был неурожайным. Насильно загнанные в колхоз крестьяне трудились без инициативы. Боялись, что в зиму останутся без хлеба, часть урожая уносили по домам. Контроль был слабым. Организации районных и краевых управлений находились на значительных расстояниях от сельхозпроизводителей».

На исправление положения в сельском хозяйстве были направлены указ ВЦИК и постановление СНК о применении чрезвычайно суровых мер к расхитителям колхозного добра. В качестве судебной меры могла применяться смертная казнь. Но даже при активном выколачивании госпоставок хлеба Старощербиновская выполнила план на 52 процента, Новощербиновская — на 87, Шабельское и Ей-Укрепление — на 44. Выполнили план только Александровская и Камышеватская. Весь Ейский район план выполнил на 40 процентов. В колхозах зерна не оставалось. О том, чтобы выдать хлеб для пропитания крестьян, даже разговора не вели.

Газета Северо-Кавказского крайкома ВКП (б) «Молот» еще в 1932 году в статье «Колхозы, позорящие весь край!» писала: «Сотни колхозов хорошо выполнили план хлебозаготовки. Однако некоторые в этом году план хлебозаготовки не выполнили». Перечислялись хозяйства, в том числе колхоз имени Блюхера (Старощербиновская МТС) и колхоз имени Ворошилова (Новощербиновская МТС). В следующем номере та же газета называет кандидатов на «черную доску». В списке — и Старощербиновская. Для разбирательств и «исправления положения» в 1932 году на Северный Кавказ прибыла комиссия, подобранная самим Сталиным. В ее составе не было кого-либо из коренного населения, даже из местных начальников. Видимо, боялись сочувствия. Возглавил комиссию верный сталинец Лазарь Каганович, в ее состав вошли председатель ОГПУ Генрих Ягода, начальник политуправления РККА Ян Гамарник, депутат Верховного Совета Матвей Шкирятов, депутат Верховного Совета Анастас Микоян.

Еще в 1929 году наши станицы посетил М.И. Калинин. На митинге он произнес речь, сказав, что здесь нужно кое-кого постричь. Местные юмористы добавили: «...и постригли, кое-кого даже побрили». Имелось в виду, что в 1929—1930-х годах началось раскулачивание зажиточных казаков. За Урал и на Север потянулись первые эшелоны сосланных. В раскулачивании своих одностаничников активное участие принимала местная беднота, которая объединилась в партячейки, комитеты бедноты (комбеды), комитеты содействия (комсоды).

Надежной опорой советской власти были коммунары. Коммуна располагалась на улице Советов. Схема была простой: жителей высылали, а в их дома заселялись коммунары. Одна озлобленная активистка—«красная косынка» хвастала: «Я так перла кулакив в вагоны и отправляла их за Урал и на Соловки, а дитэй кулацких як щенят в вагоны пыряла».

Академик Тихонов позже рассуждал: ссылке подверглись лучшие производители, умельцы, трудолюбивые, предприимчивые, рассудительные. В станицах оставались не лучшие. Не турнули с места середняков, но их облагали большими налогами. Хотя и вступившие в колхоз тоже платили денежные и натуральные налоги, паспортов им не выдавали, покидать добровольно колхоз не разрешали.

Но вернемся к работе комиссии Кагановича. Под ее нажимом Северо-Кавказский крайком партии принял ряд строжайших мер по выполнению плана хлебозаготовок и наказанию тех, кто «мешает» этому. Ейский райком партии тоже разработал свои предложения. Они были опубликованы в бюллетенях.

«I. Одобрить предложения краевых и районных руководителей о занесении казачьих станиц Старощербиновской и Новощербиновской на «черную доску» за невыполнение плана хлебопоставки, мясопоставок и других платежей.

II. Поручить президиуму стансоветов организовать «тройки» для проведения оперативной работы по организации хлебосдачи.

III. Вывезти из лавок потребкооперации и других торгующих точек все имеющиеся товары, запретив всякого рода торговлю в магазинах, ларях, на рынках до полного выполнения плана хлебозаготовки.

IV. Разбить станицу на четыре участка, организовать при них «тройки» для руководства парторганизацией.

V. Милиции вокруг станицы поставить посты и без разрешения никого не выпускать. Мобилизовать 250 коммунаров, наполненных ненавистью и превосходством, для ускоренного выполнения госпоставок».

В станицу начали вводить части латышских стрелков и китайских добровольцев. Злостные «несдатчики» хлеба высылались из своих домов. Началось вымирание людей. Врач И.С. Кукуш свидетельствовал, что смерть людей наступала от истощения, болезней, нарушения обмена веществ. Умирало в день 25—45 человек только зарегистрированных. Живых осталось в станице, свидетельствовал доктор, 10—20 процентов. В поисках хлеба комсодовцы разрушали печи, рылись в скирдах соломы, камышовых крышах. Какие-то крохи хлеба находили, отбирали у обреченных последнее. В бюллетенях сообщалось: «Паразиты укрывают и гноят ворованный хлеб. В колхозе № 4 в яме заброшенного сарая обнаружено 80 кг кукурузы, спрятанной для посева. Председатель Жабский и бухгалтер Подолянко за это преданы суду, их приговорили к смертной казни». Имущество колхоза, не выполнившего плана заготовки, продавали на торгах. Как находили зерно? Если в доме есть живые, никто не опух, значит, чем-то питаются. Кто-то додумался проверять отхожие места: ходят в туалет — значит, едят. Из рассказа Варвары Вивчарь: «Ко мне в дом пришли комсомолки-активистки— «красные косынки». Я варила курицу, они курицу съели. Дети пришли из школы, есть было нечего. Я боялась возражать».

Люди падали на улице, лежали мертвые неделями. Рассказывает Евдокия Розлач: «У меня от голода умер ребенок в детяслях. Вскоре умер и муж. Мы с сестрой положили его на лестницу и отнесли на кладбище. Красноармейцы выкопали длинные и глубокие рвы, туда и сбрасывали мертвых. Их подвозили и подвозили. На дне траншеи мы увидели юношу, его сбросили в яму как мертвого. Он смотрел вверх, часто дышал, совсем перестал сопротивляться смерти. Помощи не просил. На братской могиле не ставили памятников и крестов.

В своем очерке Владимир Мудрак так описывает эпизод того времени. Уроженец Старощербиновской Степан Харченко в эти годы служил в Красной Армии, в кавалерии. За прилежание дослужился до командира эскадрона. Пришел приказ из наркомата обороны: кавалеристов направить в Москву для переучивания на овладение техникой. Поезд мчался на север с зашторенными окнами. В вагонах змейкой прошел слух: на Кубани, Тереке, на Дону — саботаж. Из вагона выходить не разрешалось. На станции Староминская поезд сделал остановку. Степана мучила мысль: что в станице, как семья? Тихо покинул вагон. У комендатуры, около вокзала, увидел привязанных лошадей под седлами. Кони добрые и никого не видно. Отвязал коня — и в переулок. Подтянул подпругу, вскочил в седло. Жеребец понес его в родную станицу. В лучах восходящего солнца показались золотые купола Покрова. Степан перевел скакуна на полевой шаг. И вдруг густая грусть прошлого заволокла явь. Документы, меховой полушубок, буденовка, шашка, маузер, узелок с гостинцами — все при нем. Вынес мышастый на пригорок из балки. Вот и станица родная. Что-то отсутствовало в родной панораме: не слышно лая, побудки петухов, мычания и блеяния, заутреннего перезвона. На длинной улице стоял странный шлагбаум: «Нельзя, карантин, «черная доска».

Степан влетел на родную улицу. Господи, что увидел: нет заборов, оград, хаты стоят без крыш, порубаны сады, всюду тишина. Подъехав к своему дому, увидел, что на него смотрят пустые глаза голодных. Приблизившись, женщины замерли. Женский хриплый голос на родной балачке выдавил: «Командир, уступы дорогу, кони наши слаби, с колеи ны зъидуть». На возу — тела, тела, тела... Кто как. Детская синяя ручонка торчала из-под распухшего тела старика, тянулась к небу, как бы прося помощи. Женщины затихли, глядя на окаменевшего военного. «Бабы, шо тут происходе?» Завыли бабы, рухнув на колени. Встряхнув их за плечи, выдохнул: «А як мои?». И назвал фамилию. Бабы враз притихли. И вдруг тонкая дрожащая ладонь коснулась его лица. «Степушка, опоздав ты трохы, Бог прыбрав всих твоих, в общей могыли лыжать». И повалился Степан на обочину дороги, мыча и бьясь головой. Ватная пустота наполнила тело и душу.

Нет родных, нет дома родного, нет родины, а есть великий обман, цель которого непостижима для простого человека. Подошел к лошади, оторочил узелок с гостинцами, подал женщинам, глухо бросил: «На помин души, за всех. А где главный штаб?» — «На вокзали». Степан зашел к своей племяннице и многое от нее узнал. Проезжая мимо станичного кладбища, увидел котлованы, заполненные умершими от голодной смерти. Услышал, как какой-то палач с медной рожей орал на все кладбище: «За одного латыша вагон мороженых казаков даю!». И безумно гоготало стадо пайщиков. Латышские стрелки деликатно улыбались, а между собой: «Русские свиньи сами себя едят».

Брички все везли и везли страшный урожай. К Степану подходит сытый человек в очках с золотой оправой, представляется: «Чрезвычайный уполномоченный корреспондент». Не выдержали нервы командира. Златоустовская сталь клинка снесла сытую голову, гулко ударилась она о еще пустой котлован, теряя пенсне. Степан расправился с палачами и после покинул станицу. За ним устроили погоню. Укрыли вечерние сумерки. В ряды Красной Армии Степан не вернулся. Под чужой фамилией отправился на строительство Беломоро-Балтийского канала. В Старощербиновской больше не появлялся.

В 1932 году начался второй этап высылки. Теперь пришел черед середняков, не пожелавших вступить в колхоз. Высылали массово. Варвара Вивчарь рассказывала: «Мы жили недалеко от железнодорожного вокзала, вздрагивали от гудка паровоза. Думали, что теперь и нас отправят в ссылку». Свои гнусные дела продолжал комитет содействия и в следующем году. Н.А. Сарана рассказывала, что «тройка» в три часа ночи спрашивала хозяев, где зарыт хлеб. А на то, что ноги стали в три раза толще, не обращали внимания. П.А. Степаненко закрыли в холодном доме и держали там целую неделю. Дома осталось пятеро голодных детей.

По статистике, на Кубани от голодной смерти умерло около сотни тысяч жителей. Такое происходило и в других областях. На Кубани, на Дону, Тереке и Украине погибло около 5 миллионов человек. И мои родные Старощербиновская и Новощербиновская опустели: скот истреблен, дома разрушены, колодцы забиты мертвыми, дворы заросли бурьяном. Были случаи людоедства.

Станицы в своем развитии отстали на десятилетия. На прекрасные черноземные земли, где жили трудолюбивые хозяева, стали переселяться семьи красноармейцев, потом потянулась беднота из центральных областей России. Приезжали не лучшие. Они вселялись в опустевшие дома казаков в центре и около вокзала. Многие переселенцы стали занимать руководящие должности.

В конце 1932 года Лазарь Каганович со своими соратниками решил отметить завершение кампании в лучшем ресторане Ростова. На торжество был приглашен редактор газеты «Молот» Дволацкий. Он записал: «Оркестр подбадривал собравшихся бравурными мелодиями. На лице у Кагановича радостная улыбка. Первый тост провозглашает он, организатор геноцида Каганович: «За нашу победу над врагами советской власти — саботажниками. Ура, товарищи!». «Мы их хорошо проучили», — подтверждает начальник ОГПУ Генрих Ягода. Пропустив первую рюмку под черную азовскую икорку, тост провозглашает депутат Верховного Совета Матвей Шкирятов: «За торжество колхозного строя. Ура, товарищи!».

В это время в Старощербиновской у Евдокии Гришко умирали восемь детей. Ослабевшими от истощения губами все шептали: «Мамо, дай хлиба, хлиба хочу». А чуть позже Каганович возвратился в Москву с радостным настроением. Доложил Сталину: «Задание выполнено, порядок наведен! Готов выполнить новое ответственное поручение!».

…Памятливые потомки на месте массовых захоронений установили кресты с надписью: «Упокой, Господи, души невинно убиенных и замученных голодомором в 1932—1933 годах. Молите Бога о нас, ныне живущих на вашей земле».

Иван Иванович СИНЯНСКИЙ.

Станица Старощербиновская.
Раздел : Общество, Дата публикации : 2012-10-31 , Автор статьи :