Несказанно обрадовался предложению «Вольной Кубани» участвовать в праздничном номере газеты, посвященном жатве 2010 года. И как только догадались, что в дни страды я только и думаю о золотых полях, обрамленных квадратами лесных полос, о загорелых и мужественных людях, ведущих раскаленные комбайны, о том особом празднично-трудовом состоянии души, когда даже горячий воздух, насыщенный пылью и половой, кажется сладким дымом Отечества?..

В былые дореформенные времена о хлеборобах весь народ говорил уважительно, с почтением, думы об урожае волновали даже горожан, и при встрече с сельчанином они непременно интересовались состоянием полей. Мы с детства понимали, что хлеб — всему голова, и нежно называли его хлебушком.

Помню, когда у меня еще была жива мама, она сильно заболела именно в дни страды, когда на руках у меня уже была командировка в один из районов. Оставить одну я ее не мог, но, понимая мои чувства, она, городская женщина, никогда не работавшая на земле, тихим, слабым голосом сказала:

— Поезжай, сынок, поезжай. Напиши о хороших людях, да получше, ты же умеешь. А я дождусь тебя...

Многие наши кубанские писатели постоянно бывали на селе, у будущих героев своих произведений, а уж в дни страды все становились собкорами районных и краевых газет. Иван Зубенко и Василий Попов отправлялись в Новопокровский и Белоглинский районы, Виктор Иваненко — в Новокубанский, Виктор Логинов писал свои повести в основном в Курганинском, Иван Варавва торопился в свой родной Староминский, Виталий Бакалдин — в Каневской.

Моими подшефными районами были Тимашевский и Усть-Лабинский. В ладожском колхозе «Родина» я вообще прожил год и написал отдельную книгу о тружениках этого хозяйства.

Во всех тимашевских колхозах и совхозах бывал неоднократно в течение многих лет. Было приятно, когда однажды получил письмо из Москвы от писателя Аркадия Первенцева такого содержания: «Дорогой Кронид! С удовольствием прочитал ваше боевое стихотворение «Братья». Хорошо и сильно! Главное, что Вы отзываетесь на злободневный момент и даете поэтический дар прекрасным труженикам Кубани П. и Н. Горбачам. Передайте мой сердечный привет и наилучшие пожелания братьям Горбачам».

В Тимашевске меня иногда привлекали к работе в оперативном штабе райкома партии, я держал связь с бригадами и постоянно информировал секретарей о ходе уборки.

Однажды на Доске почета обнаружил интересную фамилию Король. А в телефонном справочнике встретилась тоже титулованная фамилия Принц. Поделился с инструктором райкома любопытной находкой, на что он мне спокойно, но с некоторой гордостью сказал: «А у нас еще есть Герцог в «Красносельском».

Во мне запела журналистская струнка, и я кинулся в поиски. Герцога разыскал на элеваторе. Вообще-то она оказалась женщиной-«герцогиней», сдававшей совхозное зерно. Потом я поспешил узнать, что могут кубанские Короли. Ими оказались работники службы связи Владимир Павлович и Инна Александровна. А Принца застал полураздетым, с лопатой в руках в станице Медведовской. Заместитель председателя колхоза «Россия» с другими специалистами правления сооружал ограду для овощного склада. Я познакомился с семьями моих новых добрых знакомцев, и все они, скромные, трудолюбивые и честные люди, стеснялись, что я надумал о них написать.

Говорят, в нашей первопрестольной сейчас легко за зеленые бумажки приобрести личные гербы и бумаги, утверждающие знатный род. Но все эти новоявленные «графья и князья» не стоят и мизинца моих «титулованных» тимашевцев.

Не помню, в каком году шесть знатных хлеборобов страны подписали письмо Генеральному секретарю ЦК КПСС Л.И. Брежневу с обязательством добиться рекордных показателей на уборке зерновых. Письмо подписали в том числе и два кубанца — известный всей стране бригадир депутат Верховного Совета СССР М.И. Клепиков и Герой Социалистического Труда, но мало кому известный комбайнер Б.А. Пономаренко.

Виктор Александрович Ламейкин, бывший в те годы главным редактором газеты «Комсомолец Кубани», предложил мне срочно выехать в Кущевский район, встретиться с Пономаренко и рассказать о нем читателям газеты. В тот же день я отправился в совхоз «Новомихайловский». Директор, тучный, постоянно вытирающий пот мужчина, сразу с раздражением осек меня:

— Цього не будэ! Человек пийшов на рекорд — отвлекать не разрешу.

Оказалось, что побеседовать с Пономаренко съехались более десятка журналистов из разных газет России, Центрального телевидения и Ростовской студии документальных фильмов. Никого из них к Борису Антоновичу Пономаренко не допускали. Неожиданно помог писатель Виктор Логинов, который тоже приехал за очерком о новой знаменитости по заданию журнала «Огонек» и сидел тут же, в кабинете директора.

— Поэтам можно разрешить — они долго не беседуют, — подсказал он директору, уставшему от надоедливых рыцарей пера.

Мне было разрешено задать пару вопросов на пути от комбайна до лесополосы, когда знаменитый механизатор пойдет на отдых в специально для него оборудованную палатку.

— Только не останавливаться. И от палатки сразу тикай, — дал последнее наставление директор.

Я уже кое-что узнал о трех братьях Пономаренко, и мне нужно было только посмотреть на Бориса Антоновича, услышать его голос. Догнал сошедшего с комбайна сухощавого, густо загоревшего механизатора, представился и с ходу спросил:

— Что вы больше всего любите?

Ожидал, что он выскажет свою любовь к Кубани, к родной земле и своей хлеборобской судьбе, а он неожиданно кратко ответил:

— Баб и песни...

Такое откровение мне весьма понравилось, и я решил интервью закончить, только, уходя, спросил:

— А песни какие?

— «Ой, мороз, мороз», — улыбаясь, ответил веселый комбайнер. Несмотря на сорокаградусную жару, свои обязательства он выполнил. Я тоже.

Хлеб у всех народов — будь он пшеничный или ржаной, рисовый или кукурузный — всегда был не только символом достатка и гостеприимства, но и предметом особого поклонения и почитания. Какое же уважительное отношение должно быть к нашей кубанской пшенице, которая официально отмечена такими понятиями, как сильная и ценная! Уважение это распространяется прежде всего на людей, выращивающих хлеб. Поэтому стремление запечатлеть духовную красоту крестьянина в дни самого высокого напряжения влечет к ниве и работников искусства. Вскоре к писателям присоединились художники и артисты.

Однажды вместе с художником Константином Федоровичем Печуричко мы вошли в состав телевизионной группы, создающей цикл передач «Люди и хлеб». Четыре огромные машины въехали в станицу Алексее-Тенгинскую и вначале изрядно обеспокоили председателя колхоза. Но режиссер Галина Чосс, редактор Клара Акопова и оператор В.Егоров сделали все, чтобы не мешать хлеборобам работать.

Во время обеденного перерыва Печуричко нарисовал портрет звеньевого Михаила Киселева, я написал четыре стихотворные строчки.

Киселев остался доволен рисунком.

— Похож? — спросил я.

— Похож. Но дюже красивый.

Рисунок он не взял (боялся испачкать) и попросил парторга Василия Алексеевича Зыкова сохранить его до конца уборки.

Я узнал, что в станице живет казак, которому через месяц исполнится сто лет. Тотчас с парторгом мы поехали к нему.

Во дворе стоял бородатый старик с вилами в руках.

— Вы Кузьмич?

— Нет, я его сын.

— Мы приехали побеседовать с вашим отцом.

— Да он глухой.

Кузьмич с виду не старше своего сына, у него отличная память, и он подробно рассказал обо всех атаманах станицы. Но слышал он плохо. Мы сделали из газеты рупор и через него задавали вопросы.

Под конец беседы как-то нерешительно он тоже спросил парторга:

— А вы можете меня на машине свозить — поле хочу посмотреть. Хотя б одним глазком. Ноги уже не носят и помру скоро.

Мы повезли старого хлебороба к ближайшей делянке, где ходили, подняв клубы пыли, два «Дона». Вековой крестьянин долго смотрел на новые, еще не виданные комбайны, на ровные ряды скошенных валков пшеницы. Его лицо посветлело, видно, до этого долгие годы его точила тоска по земле, по привычной крестьянской работе. Его губы зашевелились, будто он хотел что-то сказать, и вдруг старик заплакал.

— Ты чего это, Кузьмич? — с тревожным удивлением крикнул ему в ухо Зыков.

— Радостно, — ответил старый казак.

Вот и мне сейчас радостно узнавать об ошеломляюще высоких показателях жатвы, которая прошла явно не в благоприятных условиях погоды. Думаю, в этом стратегическая заслуга не только ученых и специалистов, но и наших губернаторов Николая Кондратенко и Александра Ткачева. Это они в пору разрушительных реформ не спускали глаз с обездоленных полей, не дали расслабиться знаменитым кубанским хлеборобам, сохранили кадры и надежды.

Жаль, что мне, как и тому столетнему казаку, едва ли удастся вживую увидеть новые комбайны с нерусскими названиями и глотнуть обжигающего горло степного воздуха — не позволит больное сердечко.

Но оно еще способно хранить то духовное богатство, которое дарили станицы и хутора, лица и голоса тех, о которых я писал стихи на проселочных дорогах.

Сколько лиц я добрых

помню, сколько лиц!

Сердце светом их

заполнил до границ.

Пусть немного

грубоваты их черты,

Но душой они богаты

и просты.

Ты всегда встречай

с поклоном их, земных.

Если б я писал иконы —

только с них!

Моя память свежо хранит победные вымпелы и звезды на комбайнах, шумные разговоры механизаторов у свежих сводок передовиков жатвы, концерты у домов победителей, всеобщее ликование в дни «последнего валка». В те годы сесть за штурвал комбайна мечтали многие учителя, клубные режиссеры, школьные подростки. Не только ради хорошего заработка, но и для полного ощущения хлеборобского счастья.

Помню, как гордо и радостно прикрепляла Кубань к своему знамени заслуженные ордена Ленина.

Два ордена на знамени Кубани —

Две радости, добытые трудом,

Два солнца, засиявшие над нами,

Две песни, что сегодня мы поем.

Наверно, и на новом знамени нашего хлеборобского края следует хранить нашу историю.

Если бы живы были мои друзья — писатели, почетные хлеборобы, мы бы с искренним удовлетворением снова подержали в ладони горсть теплого зерна — как счастливый итог нашего литературного вдохновения.

Кронид ОБОЙЩИКОВ.

Почетный хлебороб колхоза «Заветы Ильича» Белореченского района,
Герой труда Кубани.
Раздел : Жатва, Дата публикации : 2010-08-06 , Автор статьи :