Я — потомственная казачка. Родилась и выросла в станице Новотитаровской в большой семье Яланских. Когда началась война, мне только исполнилось 17 лет. Никто не верил, что фашисты дойдут до Кубани. Когда немецкие войска подошли к Ростову, мы с подругами стали ходить в военкомат, просились на фронт. Нас не брали. В августе 1942 года Кубань была оккупирована, на целых полгода. Мы прятались. В феврале 1943 года немцев погнали, пришли наши. Сразу после этого подала заявление в военкомат.

Нас, девчонок, рвавшихся на фронт, было много. Но из станицы выбрали только четырех. А со всего края в апреле в Краснодаре нас собрали 47 девчат, которых крайвоенкомат направил служить в 4-й гвардейский Кубанский казачий кавалерийский корпус.

В теплушках, затем на бричках нас привезли в село Александровка в учебный дивизион, где научили обращаться с оружием и ездить верхом на лошади.

В дивизионе жили в школе, спали на соломе. Все перезнакомились, было весело, но были и слезы — гоняли здорово. 1 Мая приняли присягу и направились по подразделениям.

Я училась практике в госпитале в селе Высочино. Работы было очень много, приходилось нелегко. Одну воду носить на коромыслах из села на пригорок в школу чего стоило.

В госпитале нам выдали по две гимнастерки. Из одной мы сами сшили юбку и парусиновые тапочки, в которых летом и ходили. Осенью нам выдали кирзовые сапоги 43-го размера.

А моей подруге выдали такую гимнастерку, которая доставала почти до земли. Хорошо, что тогда же одному бойцу выдали гимнастерку, доходившую тому до середины груди. Поменялись — вышло в самый раз.

С питанием и медикаментами было плохо. Собирали щавель, стирали бинты. Лучше стало, когда госпиталь перевели в станицу Шкуринскую на Кубани.

Когда 25 августа 1943 года начался таганрогский рейд по немецким тылам, появилось много раненых. Постоянно менялись места под госпиталь. Помещения каждый раз нужно было вымыть, вычистить до блеска. Передвигались ночью.

Сильные бои были под Перекопом. Там меня, еще одну медсестру и врача оставили одних с нетранспортабельными тяжелоранеными. Обстановка была тревожная: не знали, нападут на нас немцы или не нападут. Трое суток дежурили без сна и отдыха, пока раненых не забрали.

После Перекопа пришел приказ откомандировать нас на передний край — в части, где санинструкторов стало не хватать. Я попала в 9-ю дивизию в батарею 76-миллиметровых пушек 34-го полка. В батарее и провоевала больше года, до конца войны.

В весеннюю распутицу 1944 года начались тяжелые бои за освобождение Одессы. Сначала освободили очень важный железнодорожный узел Раздельный. Потом — Беляевку с ее водонапорной башней, считавшуюся главной водной артерией Одессы.

На войне не раз убеждалась в значимости для жизни казацкого счастья.

Под Одессой в первую же ночь в дом, где я ночевала, попала мина. На кровати спали два офицера. У одного из сонной артерии кровь хлещет, кричит: «Лида, спаси!».

Темно, на полу лежат солдаты, оба ранены. Пока к кровати добралась, офицер наш скончался, даже перевязать не успела.

Я спала в этой же комнате, на лавке, под образами — и ничего, ни единой царапины. Мама моя была глубоко верующей казачкой и потом говорила: «Это тебя ангел-хранитель спас».

Может, и был у меня ангел-хранитель, который не раз спасал меня от смерти.

Здесь же, под Одессой, на рассвете заняли позицию на пригорке. Батарейцы возятся с пушками, а я села на бугорок с санитарной сумкой на коленях метрах в десяти от них.

Вдруг в метре передо мной падает снаряд, и, как юла, бешено вертится, шипит. Все бросились под пушку, а я сижу и смотрю на снаряд как загипнотизированная.

Снаряд оказался бронебойным, поэтому не сработал. Если бы попал в пушку, тогда бы взорвался — и всем нам было бы плохо.

Потом долго-долго, до упаду смеялись. Казаки шутили, что это немец в меня целился.

В Одессе меня выбрали комсоргом батареи. Каждый день ходила в штаб к связистам за сводкой Информбюро, за газетами. Читали, обсуждали.

Из-под Одессы нас перебросили в Белоруссию, по дороге не раз бомбили. Выгрузились на станции Калинковичи, жили в лесу в палатках на берегу реки Березины. В полку стало много молодежи, сдружились.

В начале июля началось наше наступление, и мы опять ушли в рейд по тылам противника. С бесконечными боями продвигались по лесам, по болотам. Убитых хоронили там же и двигались дальше. В боях за Минск геройски погибла моя любимая подруга Симочка Власенко. Сколько слез я пролила над могилами, которые остались в лесах затерянные!

Во время рейда бои сумбурные: то нас окружали, то мы окружали. Обозы часто терялись, тогда питаться приходилось ягодами да грибами.

Однажды несколько дней не могли пробиться к своим. У меня собралось много раненых, а немцы наседали. Все, кто мог держать оружие, стреляли, и я в том числе. Спасли нас самоходки. За этот бой получила наградной пистолет от командира полка.

Дошли до границы с Польшей, потом в эшелонах поехали в Румынию, которая к этому времени уже капитулировала. Встречали наших казаков в Румынии хорошо, во время марша через страну угощали вином, виноградом, сыром.

В октябре 1944 года мы были уже в Венгрии. Бои здесь были особо жестокие. В Венгрии я была ранена, но осталась на батарее. Пришлось передвигаться в санитарной повозке.

Просила у старшины лошадь — тот ответил, что нет лошадей. А ребята-батарейцы достали мне где-то хорошую, спокойную лошадку, можно было буквально спать на ней. Я называла ее Олей. Эту лошадку потом подо мной убило большим осколком в шею. Жалко было до слез.

В Венгрии был еще такой случай. Проезжали мы через большое освобожденное село. Нас там встречали, угощали.

Когда же основные части через село прошли, по колонне ударили из засады замаскированные танки, обоз наш отрезали. Лошади, испугавшись громкой стрельбы, понесли. Я ехала на своей лошади и видела, как раненые падают с повозок. Кричу ездовому, а он лошадей удержать не может, еле остановили.

Стали мы с ездовым под этим сильным обстрелом переносить раненых в повозку. Один парень был, командир орудия, большущий такой, в ноги ранен. Я его на спине волоком тащу, откуда силы взялись. Когда поправился в госпитале, специально попросил вернуть его в нашу часть. Говорит мне: обязательно хотел на тебя посмотреть — как же ты меня тащила, такая маленькая. Я ему до плеча ростом.

Потом этого здорового парня пришлось мне выручать еще раз. Был бой за венгерское село. Мы стояли возле посадок на высокой насыпи, через которую проходила железная дорога. Вдруг с другой стороны насыпи из села через переезд несется наш танк, весь в огне, и останавливается напротив нашего орудия. Танкисты выскакивают, на них все горит, катаются по траве.

От неожиданности я на миг растерялась, потом хватаю чью-то телогрейку и начинаю их тушить. Перевязала, потом быстро обожженных танкистов на санитарную повозку — и погнала в санчасть. Оглянулась — а с другой стороны посадки от второго орудия бегут наши ребята, среди которых и мой подопечный. Крикнула ездовому: гони. А сама побежала назад.

Оказывается, на них со стороны насыпи внезапно выскочил немецкий танк, мог их раздавить, они и побежали.

В это время другое орудие, справа, где горел наш танк, выстрелило по немецкому. Не попали, мешал дым, но немецкий танк уполз за насыпь.

Ребята, конечно, быстро вернулись, но кто-то уже успел доложить начальству. Их должны были судить. Когда вышли из боя, провели собрание, и такие там были обвинения: трусы, не гвардейцы… Ребятам грозил штрафбат. Я выступила в их защиту, они меня очень просили. Командир полка у нас был хороший, замял это дело.

Во время боев за город Дебрецен часть эскадронцев и два орудия направили по лесной просеке, чтобы зайти с тыла. И вдруг на нас обрушивается такой град разрывных пуль, что головы не поднять.

Кое-как развернули орудие и убрали лошадей. Кто-то из батарейцев высунул голову из-за щитка — и тут же получил пулю в лоб. Другой попытался снять с пушки прицел — пуля раздробила ему руку.

Залегли. Слышу, впереди зовут: «Лида, Лида!..». Я поползла, а командир взвода за сапог: «Куда ты, убьют!».

Оттолкнулась и поползла к раненым. У одного живот распорот — младший брат разведчика нашего, Гладчук, совсем мальчишка. Кое-как потащила его, остальные раненые за мной. Спасибо, старшина Логинов помог.

Только здесь перевязала — с другой стороны просеки зовут. Прыжком перекатилась — вижу, связист ранен в грудь. Перетащила к дереву, а он задыхается, задето легкое.

И тут подоспели наши танки, выручили. Сразу тишина. Откуда нас расстреливали, мы так и не поняли.

За этот бой получила орден Красной Звезды.

Был во время боев в Венгрии и другой эпизод, связанный с наградой. За один из боев командир нашей дивизии дал указание наградить меня орденом. Когда указание пришло к одному из штабистов нашего полка, то произнес: «Еще не хватало бабам ордена давать!..». Наградной лист на меня так и не был направлен.

Но не могу не вспомнить, как наши ребята потом проучили этого не отличавшегося справедливостью штабника. После победы многих качали. Его же наши казаки два раза качнули, а на третий, подбросив, разбежались.

В этих ужасных боях за освобождение Венгрии погибло много казаков нашего корпуса. Позже в городе Ньиредьхазе был поставлен памятник нашим казакам. На постаменте стоит фигура казака на коне с шашкой наголо.

К Новому году вышли на реку Грон на границе Чехии и Словакии. Здесь был такой случай. Рано утром поднялись к орудиям и вдруг видим: по льду с той стороны идут немцы. Началась бешеная стрельба, они обрушили на нас огонь из всех видов оружия. Чудом спаслись.

У меня на повозке трое раненых. Я их периной закрыла от осколков, бегу за повозкой, падаю — снег, скользко. Но, к счастью, никто тогда не погиб.

Весной были бои за Чехию. В апреле с тяжелыми боями форсировали реку Мораву. Помню непрерывные обстрелы в городе Ново-Жижков. Там во время совещания в штаб 181-го артиллерийского полка прямо в комнату попал снаряд, было много убитых и раненых.

Убитых повезли хоронить за город, и здесь нам не повезло. «Катюши» дали залп через наши головы — и тут же уехали. Немцы ответили из шестиствольных минометов — и опять у нас раненые, убитые.

У санчасти встретила вестового, говорит: скорее, батарея выступает. Бежим.

Дальше ничего не помню… Позже зенитчики рассказывали, что увидели меня на ступеньках дома, без сознания. Лицо синее, опухшее, глаз не видно, зубы выбиты. Потрогали пульс — живая.

Очнулась только на третьи сутки в госпитале, но вначале говорила плохо, заикалась. Это было 14 апреля 1945 года. Много хороших друзей я потеряла в тот день убитыми, но сама выкарабкалась.

1 Мая приехал начальник политотдела дивизии Дмитрий Павлович Хоруженко, рассказал, что выступаем на Прагу. Я упросила его забрать меня, хотелось со своими ребятами войну закончить.

Когда приехала на батарею, все обрадовались. Им кто-то сказал, что лицо у меня изуродовано, жалели очень.

Всегда в батарее я чувствовала к себе внимание и заботу. Такой дружбы, какая была у нас на фронте, никогда не забуду.

Прага просила помощи, 2 мая мы выступили. Очень спешили, а вдоль дороги такая красота, черешни цветут.

Потом еще до 12 мая немцев по лесам вылавливали. В июне поехали домой, черешня уже поспела. Но на Западной Украине нас остановили, там лютовали бендеровцы, пришлось до августа охранять села.

Горжусь, что с кавалерийским корпусом прошла такой трудный путь от Кубани до Праги.

Нет уже в живых почти никого из боевых друзей, подруг. Бывало, до сорока писем, открыток получала ко Дню Победы от однополчан. Теперь нет ни одного…

Лидия Иосифовна ОЛЬГИНА.

620049, г. Екатеринбург, ул. Комсомольская, 25, кв. 18. Тел. (343) 374-95-77.
Раздел : Новость дня, Дата публикации : 2010-03-04 , Автор статьи :