Григорий Пономаренко приехал в Краснодар в 1973 году и остался здесь до конца жизни. Можно, конечно, объяснить это официальным приглашением руководства края, создавшего композитору относительно комфортные условия жизни (квартира в центре Краснодара, машина и фундаментальный гараж во дворе, дача в Геленджике…). Можно вспомнить и об украинских корнях композитора, которому на Кубани оказался близким независимый и гордый характер кубанцев, наследовавших культуру, язык и песни запорожских казаков. Но, думается мне, главной, простой и чисто человеческой причиной того, что его домом стала Кубань, была любовь! Здесь к нему пришла и здесь его задержала до скончания дней любовь!

Григорий Федорович встретился с Вероникой Журавлевой на репетиции в Кубанском государственном казачьем хоре. Композитору предлагали возглавить хор. Он пошел познакомиться с коллективом, начал репетировать, разучил с хором шестнадцать новых песен. Краснодарское телевидение даже записало фрагменты этой новой программы на фоне природы, на берегу Кубани… Здесь, в хоре, Григорий Федорович сразу приметил восемнадцатилетнюю девушку, юную казачку из станицы Медведовской Веронику Журавлеву. Назначил свидание. Стоял на углу улиц Гагарина и Тургенева, волновался и, наконец, увидел ее. Она шла ему навстречу — высокая, красивая, с длинной косой… Но пусть Вероника расскажет и о себе, и о своей встрече с Пономаренко сама.

…У меня были потрясающие родители! Добрее моей мамы я в жизни не встречала человека. Она всегда всех радушно встречала, прежде всего усаживала за стол, кормила и угощала. Нас с сестрой Любой она воспитывала такими хозяйками, как будто готовила куда-то на выставку, на какой-нибудь конкурс будущих невест.

А папа у меня был потрясающий музыкант-самородок! Хотя работал он кассиром на железной дороге, но у него была душа музыканта. Как он скрипку любил, это не передать! Он играл на скрипке и мечтал быть профессиональным артистом. Как очень одаренного человека с абсолютным слухом его приглашали учиться музыке. Но уже было двое детей — мои сестра Люба и брат Саша, я еще тогда не родилась — и мама папу на учебу не отпустила.

Мои родители прожили сорок два года в любви и согласии. У нас был образцовый дом, идеальная чистота… Когда на нашу железную дорогу приезжали разные именитые комиссии, их всегда поселяли в нашем доме. «Пойдем к Журавлевым, — говорили, — у них очень вкусные обеды, всегда чистая посуда, чистые постели, во всем порядок». Денег особых не было, но у нас в доме все было в кружевах (ришелье), все вышито — пододеяльники вышиты, скатерти вышиты, шторы вышиты. Во мне это живет до сих пор, мне уже столько лет, но я и сейчас сплю на всем белом, и все у меня в доме в кружевах.

У нас в роду всегда культивировались вера, открытое и доброе отношение к людям. Прабабушка моя Мария Ефимовна была верующей. Она пела в храме первым сопрано, всех лечила, избавляла от сглаза, от испуга. Родная моя тетя по маминой линии Наталья Владимировна безумно меня любила. Мама родила меня в 42 года, а у тети не было своих детей-девочек. Я была на две семьи. Тетя привнесла в мою жизнь столько светлого, доброго…

Я помню, как меня в пять лет крестили, помню все до единого слова. Моими крестными были известные в станице люди — тетя Фекла и дядя Порфирий. Тетя Наташа водила меня в церковь с семи моих лет. Я всегда носила крестик, сестра и брат не носили, а я носила. И хотя в школе была большой активисткой, крестик снимала только идя на урок физкультуры. Мне никогда это не было стыдно, потому что я всегда жила и живу сейчас с ощущением, что есть на свете нечто неведомое, затаенное… Мне кажется, это хорошо, когда ты знаешь, что есть на свете Бог, что тебе что-то позволено, а что-то — нет.

Я уже с пяти лет вовсю пела! Забивала в сандалии гвоздики вместо каблуков, снимала с подушек красивые гипюровые наволочки, делала из них фату, становилась на табуретку и громко объявляла: «Я — Людмила Зыкина!». Мама смеялась: «Все дети как дети, а эту царица родила». В школе я пела в художественной самодеятельности, участвовала во всех олимпиадах и конкурсах, была жизнерадостным и любознательным ребенком.

Моим главным и, может быть, единственным учителем по жизни стал Григорий Федорович Пономаренко. Я знала и любила его песни со школьных лет. Помню, стою перед зеркалом, расчесываю волосы, а по радио звучит песня «Оренбургский пуховый платок» и рассказывают о творчестве композитора. «Мама, мама! — кричу я. — Если бы Пономаренко меня сегодня увидел, он бы обязательно взял меня к себе». Мама отвечала: «Ну да… Он никогда в жизни не возьмет тебя. Зачем ему? Сама Зыкина поет его песни…». Я отвечала: «Да она же состарится, когда я вырасту!». Потом это рассказывала Людмиле Георгиевне Зыкиной — мы вместе смеялись. Но, думаю, именно тогда первый раз о моем желании услышал Бог. Я всегда хотела петь песни Пономаренко, хотела, может быть неосознанно до конца, быть с ним рядом.

Григорию Федоровичу было 53 года, а мне — 19 лет, когда мы поженились. Советской моралью это осуждалось. Стали говорить, что Пономаренко взял себе в жены внучку. Самым частым и болезненным для нас был вопрос: «А какая у вас разница в возрасте?». И я всегда поражалась находчивости и остроумию Григория Федоровича. Он всегда с улыбкой отвечал в таких случаях: «У нас с Верочкой такая же разница в возрасте, как и у великого Дмитрия Шостаковича с его второй женой Ириной Антоновной». А кто ж точно знал, какая у них была разница? Хотя у Шостаковича разница в возрасте с женой была в 40 лет, а у нас с Григорием Федоровичем — «всего лишь» в 34 года.

Мы познакомились с Пономаренко на репетициях Кубанского казачьего хора. Меня всегда спрашивают об этом. Последний раз я рассказывала о своей первой встрече с Григорием Пономаренко корреспонденту газеты «Труд». Григорий Федорович репетировал с Кубанским казачьим хором. Я на репетицию опоздала. Вошла в зал и услышала Григория Федоровича: «Кто к нам пришел? Если у вас все такие в хоре, то, пожалуй, буду у вас работать… Вера, ты поешь мои песни?». Я говорю: «Почти все». Договорились о прослушивании. Мое пение он оценил так: «Глина хорошая, но слепить из нее певицу — до этого ой как далеко». Стали встречаться. Прошло несколько дней, и он взял меня с собой в Москву на концерт, посвященный 60-летию Виктора Бокова.

По Москве пошел слух, что Пономаренко привез очередную жену, на этот раз уже «правнучку». Но, знаете, если собрать всех его жен, которые были до меня, то они, все вместе взятые, не прожили с ним столько лет, сколько я.

Он тогда спрашивал меня, брать ли ему на себя руководство хором. Я ему отвечала: «Вы умный человек, решать вам. Когда вы работали в Волжском хоре в 50-е годы, жизнь была совсем другой, артисты хора тогда соглашались жить в вагонах, терпели любые лишения… Сегодня руководство таким коллективом свяжет вас по рукам и ногам. Если вы спросите, буду ли я в дальнейшем работать в хоре, я отвечу — не буду! Я не собираюсь быть хористкой всю жизнь». Так мы с ним тогда поговорили. Хор он не взял.

В 1974 году в Кубанском казачьем хоре появился Виктор Гаврилович Захарченко. Григорий Федорович очень тепло с ним встретился, всюду очень хорошо о нем говорил, поддерживал его своим авторитетом. Мы ездили на нашей машине (Григорий Федорович — за рулем) на родину В.Г.Захарченко в станицу Дядьковскую и общались с его мамой Натальей Алексеевной. Она угощала нас борщом и пирожками. Все песни Пономаренко о матери пронизаны печалью, они разрывают сердце, их трудно петь. Очень рано лишившийся материнской любви и ласки, Григорий Федорович относился к Наталье Алексеевне Захарченко как к родной матери, а она звала его сыночком. Она была очень умной женщиной, мудрой от природы, добрейшим человеком. Он часто ей звонил, советовался по житейским делам… Я уже без Григория Федоровича ездила на ее похороны в станицу Дядьковскую, чтобы самой бросить горсть земли и положить цветы на ее могилу.

В тот период В.Г. Захарченко часто бывал у нас в доме. Григорий Федорович называл его братом. Их отношения были очень теплыми. Очень жаль, что в последние годы жизни Григория Федоровича в его отношениях с В.Г. Захарченко наступило некоторое охлаждение. Что здесь было? Сказывалась ли разница в их возрасте, было ли разное понимание красоты в музыке, были ли разные музыкальные вкусы, был ли, наконец, элемент какого-то творческого соперничества… Мне, например, очень жаль, что Кубанский казачий хор много поет песен самого Захарченко и не поет песен Пономаренко. Время рассудит и все расставит по своим местам.

Григорий Федорович стал моим учителем во всем. В каком-то смысле он заменил мне и родителей. Все, что не успели и не смогли дать мне родители, дал мне он. Хотя по молодости своей я тогда не все понимала и воспринимала. Он был такой эмоциональный, горячий, нервно на все реагирующий. Его отношение, его любовь ко мне какая-то возвышенная, неземная, его требовательность, тонкость его души… Это иногда привносило в нашу жизнь нервозность. Я же тогда жизнь видела в розовом свете, все «ха-ха» да «хи-хи». Он мог, например, заплакать, наблюдая в передаче «В мире животных», как на свет появляются маленькие беспомощные птенцы. А я сидела и хохотала, говорила: «Из-за чего тут можно плакать? Ну родились, ну вылупились, ну и что?». «Верочка, — отвечал Пономаренко, — когда ты доживешь до моих лет, ты тоже будешь плакать, запомни мои слова». Да, с годами начинаешь иначе относиться к жизни. В молодости все розовое, желто-морковное. Теперь, когда я стою на сцене и пою его песни, я тоже часто плачу. Сегодня, когда прожита большая часть моей жизни, я глубже понимаю и его душу, и его песни.

Я иногда думаю: как мы, такие разные люди, смогли прожить почти четверть века вместе? Но сейчас, когда Григория Федоровича уже нет 14 лет, я думаю, мы были вместе, потому что в нашей жизни было все-таки столько хорошего, светлого и даже веселого. И прежде всего была его музыка!

Хотя беззаботной наша жизнь никогда не была. Забот было море, непонимание вокруг нас было непроходимое. Партийные органы наш брак осуждали. В кулуарах власти говорили: «Чего он представляется? Девчонку в жены взял, совсем ум потерял…». Распространяли слухи, что он пьяница, хотя он вообще в рот не брал ничего спиртного. Возмущались тем, как он разговаривал со сцены с публикой. Им казалось, видимо, что народный артист СССР должен был вести себя иначе. Где сегодня эти люди, которые делали композитору замечания, кто о них помнит?

Пономаренко другой человек, он был не такой, как все мы. У него душа другая! Он все видел, ничего не пропускал, тонко чувствовал. Он говорил со сцены простым, нормальным человеческим языком и этим и был интересен людям. Выходя с улыбкой на сцену, он говорил: «Ехал я к вам сегодня мимо ваших полей... Что же это ваш председатель спит, не думает о том, что уже первый снег выпал, а кукуруза у него в поле? Куда смотрит все руководство? Кукуруза бы пригодилась для скота». Зал хохотал и взрывался аплодисментами. Знаменитый композитор говорил на понятном всем языке.

Я всегда старалась быть Григорию Федоровичу в жизни верным другом и помощником. Я никогда не думала о том, как наши отношения будут выглядеть со стороны и что будут говорить по этому поводу люди. Я старалась уберечь его от мелких бытовых и организационных проблем. Мне хотелось, чтобы он мог спокойно работать, чтобы было много песен и много гастролей и концертов. У нас не было никаких привилегий. Пономаренко никогда не занимал никаких важных официальных должностей. Вне дома у Пономаренко не было никогда своего кабинета с роскошной мебелью — мы арендовали в филармонии комнату под «Центр песни». У Пономаренко никогда не было служебной машины, которая бы его возила и избавляла бы от водительских нагрузок. У нас была своя машина «Жигули». Мы складывали в нее все костюмы, баян, брали с собой нашу собачку и ехали своим ходом на очередные концерты.

Мы часто отрабатывали с Григорием Федоровичем по четыре концерта в день! Залы были переполнены, забиты! Нас ждали, нас принимали везде на ура. Не было ни одного региона в СССР, где бы мы ни выступали. БАМ, Сахалин, Тюмень, волжские города России, Липецк, Иваново, Сочи…

Сейчас такого размаха концертной жизни нет. Тогда многие филармонические концерты и фестивали поощрялись и часто оплачивались районными и городскими управлениями культуры. Сегодня у людей иногда просто нет денег на посещение концертов. Люди не только отвыкли ходить на концерты, они отвыкли ходить друг к другу в гости, встречаться, общаться. Мы потеряли значительную часть публики еще и потому, что на сцену хлынула мощным потоком развлекательная кабацкая музыка, которая не может, не имеет права стоять на одной ступени с профессиональным филармоническим искусством. У музыкальной попсы очень короткая жизнь. Мы сегодня объелись всем этим на телевидении, дискотеках, в кафе, ресторанах. Я не понимаю разделения на «молодежную» музыку и «немолодежную». Есть подлинное, почвенное — народная песня, фольклор, классика и есть дискотека и кабак. У Григория Федоровича всегда болела душа о том, что будут петь наши дети и внуки. Он душой предчувствовал грядущие потери.

Но истинный талант не может стариться. Пришло новое поколение людей, а песни Пономаренко помнят и поют. Выйду на сцену, запою его песни — и подхватывает весь зал. Сам народ решает, какие духовные ценности, какие песни ему нужны и дороги сегодня и завтра. Это главное!

Григорий Федорович был моим учителем в музыке. Бог наделил меня хорошим слухом и большим голосом — диапазон почти две с половиной октавы. Но Григорий Федорович Пономаренко дал мне пример такой преданности музыке, такой нечеловеческой любви к сцене, к зрителю, такого бешеного трудолюбия, каких не мог бы дать никто другой.

 Сцена была его родной стихией. Бывало, с возрастом что-то где-то болело, было больно, еле шел… Но, выходя на сцену, он преображался: плечи расправлены, голова — прямо, шел по сцене торжественно. Это уже был актер. А если начинал играть на баяне, так петь вовсе и не надо было. Инструмент в его руках заполнял весь зал, его музыка смеялась и плакала. Он играл сердцем! У меня в филармонии сегодня норма шесть концертов в месяц, а с Пономаренко мы давали часто по четыре концерта в день. Я четыре раза в день переодевалась и переобувалась, больна не больна, температура не температура, устала не устала… На сцену! Приезжали домой в два часа ночи, а в шесть утра надо было уже выезжать с концертом на ферму, на полевой стан, в сельский клуб. Это от Пономаренко! Он без сцены томился, увядал.

Именно по настоянию Григория Федоровича я пошла учиться в Краснодарский институт культуры и искусств по специальности «хоровое дирижирование». Я понимаю, почему он заставил меня учиться. Он хотел расширить мой кругозор. Он хотел, чтобы я понимала, где Бах, где Чайковский, а где Хачатурян и чем они отличаются друг от друга. Он хотел, чтобы я чувствовала, угадывала и понимала суть и красоту того, что пела.

Я ни одного дня в институте не пропустила. Сидела за первым столом, все слышала и все слушала. У меня отваливалась рука от писания конспектов. Я забывала про еду, Григорий Федорович привозил мне обед на машине во двор института. Ждал меня. А по вечерам ко мне домой он приглашал моих учителей: Таисию Александровну Дробову (преподаватель по фортепиано), Юрия Васильевича Гончарова (литература), Степана Ивановича Еременко (дирижирование) — занятия продолжались дома. Я снова писала конспекты. Это мне очень много дало, я рождалась заново.

Я получила диплом в Краснодаре, и уже через шесть дней мы ехали в Москву. Я должна была поступать в Музыкально-педагогический институт имени Гнесиных на отделение сольного народного пения. На вступительных экзаменах орала так, что членам комиссии было, наверное, плохо (председатель комиссии — народная артистка СССР Н.К. Мешко). Когда спела 16 произведений, комиссия удалилась, а профессор Л.В. Шамина осталась и стала меня спрашивать: «Деточка, а зачем тебе учиться? Ты уже заслуженная артистка России, ты жена такого талантливого и известного в стране композитора… У тебя такой большой и такой крикливый голос, что я не знаю, как тебя можно переучить. Так поет вся Кубань. У нас ведь другая школа. Сможешь ли ты?». Я говорю: «Смогу!». Она говорит, что это будет очень трудно. Я снова твержу: «Смогу! Я вас не подведу!». Я поверила Людмиле Васильевне и сама напросилась в ее класс.

Меня взяли на четвертый курс. Было тяжело. 19 различных специальных предметов нужно было сдать за три курса. Областные фольклорные стили и столько всего другого! Я просто умирала от усталости. Приходила с занятий и одетой засыпала. Л.В. Шамина звонила Григорию Федоровичу: «Ну как там Верочка?». Он отвечал: «Спит одетая. Не смею будить». У меня уходили силы, как во время болезни. Если я чего-то не знаю, я просто болею.

Я хорошо училась, без единой тройки. Но когда пришло время окончания института, потеряла голос. Вообще никак не могла петь. Я полностью растерялась, не могла петь ни по-старому, ни по-новому. И это продолжалось два-три месяца! В это время Л.В. Шамина, мой учитель, находилась в Геленджике и позвонила мне в Краснодар. Я ей сказала, что у меня пропал голос. Она смеялась: «Ты же утверждала, что никогда твой голос не изменится. Ты сейчас переболеешь, а потом запоешь, но будешь уже петь иначе».

Я запела на телевидении песню Пономаренко «Не виня, не прощая» с очень высокими нотами. Вокруг все заговорили: «Она что, запела в академической манере? Чему ж она в Москве училась? Это совсем не Журавлева…». Звоню Людмиле Васильевне: «У меня открылись какие-то высокие ноты. Я теперь не знаю, как мне петь». «Ничего, — она говорит, — закрепим». Мы так сузили звук, я свободно ушла наверх. Я даже если сегодня хочу вспомнить свою прежнюю манеру пения, то воспроизвести уже ничего не могу.

Мне все это так трудно досталось. Как я выжила? Людмила Васильевна Шамина пришла к народному пению из академической школы. Она брала высокие ноты прикрытым звуком, как и Зыкина. Л.В. Шамина занималась со мной по три часа, а потом я еще оставалась в классе послушать других ее учеников. И я поняла. Людмила Георгиевна Зыкина раньше, еще в 1978 году, мне говорила: «Как же ты орешь. Ну чего ты кричишь? Всем и так ясно, что у тебя большой голос, но нельзя же кричать. Понимаешь, мелодическую фразу надо выстроить, как речь, как предложение». Я долго этого не понимала. Это была хорошая школа. Теперь я люблю высокие ноты. Я с удовольствием стою в хоре со своей «Ивушкой», люблю петь с хором, сливаться с ним, петь вершину аккорда.

Вот так по жизни и по ступенькам профессии меня вел Григорий Федорович Пономаренко.

Почти на четверть века жизни с Вероникой Журавлевой Григорий Федорович обрел семейное счастье, после многих и многих лет цыганской артистической жизни, нескончаемых гастрольных дорог он обрел обустроенный и чистый дом, наполненный достатком, пахнущий вкусным обедом, располагающий к радости и творчеству. Сам композитор стал выходить на сцену в дорогих заграничных костюмах, в безупречно отглаженных рубашках и блестящей импортной обуви с подбитыми каблуками. Он был ухожен и красив. Его молодая жена была отличной хозяйкой, она неустанно следила за его здоровьем и за его внешним видом. Но, кроме того, она взяла на себя все организационные хлопоты творческой и концертной жизни композитора. Вероника вела календарь их совместных выступлений, связей с концертными организациями, с редакциями газет, студиями радио и телевидения, с известными исполнителями и общественными деятелями.

Но самое главное, Вероника была (остается и сегодня!) певицей, горячо любящей песни Григория Пономаренко и стремящейся их петь на сцене. Композитор в стенах своего дома обрел некую лабораторию творчества. Любая только что созданная им песня здесь же, дома, сию же минуту озвучивалась Вероникой, пробовалась, правилась и репетировалась. А уже завтра новая песня звучала со сцены. Дома, в дороге, на сцене супруги оставались единомышленниками. Песня обязывала их одинаково, синхронно трудиться, чувствовать, одинаково волноваться, вместе дышать. В этом, наверное, и заключается ответ на вопрос самой Вероники: «Как мы, такие разные люди, смогли прожить почти четверть века вместе?».

Но и после ухода из жизни Григория Федоровича Вера Ивановна Журавлева-Пономаренко все свои силы положила на служение его памяти. Ее усилиями в центре кубанской столицы установлен бронзовый памятник Григорию Федоровичу Пономаренко (скульптор О.Яковлева). Краевая филармония названа именем композитора Г.Ф. Пономаренко, и основой репертуара всех творческих подразделений филармонии стало его творческое наследие. В Краснодаре открыт музей-квартира Григория Пономаренко. Готовится решение о названии именем Григория Пономаренко одной из улиц краевого центра. На протяжении нескольких лет на краевом телевидении шел цикл передач «Друзья Григория Пономаренко», который вела Вероника Журавлева. Целый ряд музыкальных школ и школ искусств Краснодарского края носят имя Григория Пономаренко. Учреждена краевая премия имени Григория Пономаренко. Регулярно проводятся фестивали, посвященные песенному творчеству композитора, издаются книги о творчестве Пономаренко, нотные сборники, диски…

Исповедь слушал и записал

Виктор КОМИССИНСКИЙ.

Заслуженный деятель искусств России, профессор.
Раздел : Культура, Дата публикации : 2009-11-26 , Автор статьи :