Память священна
Виктор САЛОШЕНКО КлочкоОднажды произошло событие, которое буквально потрясло меня. Случилось это на курсах комсомольских работников, в пристроенном к крайкому комсомола одноэтажном здании, где в тот момент на учебе находились первые секретари горкомов и райкомов комсомола края. В зал, стуча костылями, входил мужчина с умным сосредоточенным лицом, приветливо кивая курсантам седой головой. Он решительно повернулся к небольшому подиуму и, опершись на костыли, ловко взобрался на сцену. Демонстративно положил костыли на стол президиума и, подпрыгивая, словно птица с перебитой ногой, сел, устремив в зал взгляд серых проницательных глаз. Костыли, словно укор нам, молодым, откровенно давили на психику, прямой наводкой били по нашей совести, будто мы и в самом деле были причастны к беде, постигшей этого человека. — Кто это? — негромко спросил мой сосед. — Клочко Василий Семенович, бывший первый секретарь крайкома комсомола в годы войны... Клочко начал говорить, и зал, словно завороженный, внимал каждому слову оратора. Слова, искренние и простые, доходили до сердца, проникали в душу, и было видно, что человек, произносящий эти слова, прожил большую и трудную жизнь. Намного позже мы с Амином Темрезовым, бывшим крайкомовским работником и боевым товарищем Клочко, составили краткую биографию этого замечательного вожака комсомола Кубани. Василий Семенович родился в 1914 году в г. Новороссийске в семье рабочего. Трудовой путь начал в 16 лет в качестве токаря, затем мастера цеха завода «Красный двигатель». В 1939 году вступил в партию, работал инструктором, заместителем заведующего, заведующим отделом, секретарем, а с 1943 по 1945 годы первым секретарем Краснодарского крайкома комсомола. В годы войны — помощник начальника Краснодарского штаба партизанского движения по комсомолу. Окончил Высшую партийную школу при ЦК КПСС и затем работал в аппарате Краснодарского крайкома партии. Жизнь круто повернулась, и Клочко уходит в вуз — старшим преподавателем политэкономии Кубанского сельхозинститута, а затем возглавляет кафедру. Умер в Краснодаре в январе 1976 года. С разрешения Амина Темрезова, гордого карачаевца, замечательного исследователя жизни В.С. Клочко, опубликовавшего в альманахе «Кубань» документальную повесть «Тогда, при Василии Клочко...», я воспользуюсь письменными характеристиками вожака молодежи края. «Задолго до моего знакомства с Василием Клочко мне приходилось слышать о таких его делах и свойствах характера, которые невольно к нему располагали, — вспоминает медсестра Надежда Короткова. — Встретиться же впервые пришлось при очень печальных обстоятельствах. Работала я тогда в горбольнице. Во время моего дежурства поступил в терапию новый пациент — без сознания, с сильными ушибами головы и конечностей. Приковал его к постели миозит — воспалительное заболевание мышц. За время лечения больной не проронил ни стона, ни жалобы. Только крепко сжатые зубы да землистый оттенок лица выдавали его страдания при перевязках и процедурах. Запомнился мне Клочко и по другой причине. Лежал он у нас все лето без движения, и не припомню дня, когда бы под его окном не торчали двое-трое друзей. Они по газону протоптали тропинку — таково было общее к нему уважение и сочувствие к постигшей его беде...» А вот другой ракурс. Пишет журналистка Полина Ореханова. — Он обладал живым умом и чувством нового, редкой сообразительностью и находчивостью. Отлично писал сам и еще лучше редактировал других. Он умел делать газету, именно делать — планировать, компоновать. Хорошо чувствовал законы газетных жанров — от хроникальной заметки до подборки, тематической полосы и специального номера... И еще одним качеством обладал этот человек. Мрачные руководители «с тайной думой на челе» отталкивают. Улыбкой Клочко притягивал к себе людей, делал далеких близкими... — Весной 1941 года в аул Афипсип съехалось много народу со всего края: началось строительство Шапсугского водохранилища, — вспоминает председатель колхоза Схатчерий Вотах. — Штаб стройки размещался в правлении колхоза, где я работал агрономом. Мой дед — человек верующий. Помню, тогда комсорг стройки В. Клочко сделал доклад. Вечером дома дед спрашивает: — Смуглый, маленький, в черкесских сапогах — кто такой? — Большой комсомольский начальник, — отвечаю. Долго он молчал, хмурясь под папахой, шевеля прокуренной бородой и перебирая четки, а потом и говорит: — Его ангел четыре раза поцеловал. Я очень удивился, стал возражать: — При чем, — говорю, — здесь какой-то ангел — выдумка темных людей. — Когда на свет появляется мальчик, — рассказал дедушка старое шапсугское поверье, — прилетает ангел-хранитель и освящает младенца. Если поцелует его в лоб — значит, вырастет большой ученый, мыслитель, если в губы — златоуст получится, властитель дум, в щеку — красавец, отважный джигит, а если в самое сердце — добрый, щедрый человек в этом мире прибавится... — Однажды, перед Новым годом, Клочко пригласил меня сопровождать его при вручении подарков в одном из спецдомов, где воспитывались круглые сироты, — вспоминает Галина Глушко — бывший секретарь Краснодарского горкома комсомола. — Крайкомовскую полуторку доверху нагрузили тюками, сами отправились трамваем. На месте решили раздачу подарков начать с самых младших. Комплекты: все от носового платка до мехового пальтишка — вручал Клочко, а я помогала. Нас окружили, оглушили гвалтом и визгом. Получив пакет и кулек со сладостями в придачу, каждый с ликующим видом примерял обновы. Только один малыш молчал. Когда Клочко поманил его и, не дождавшись, сам шагнул навстречу, мальчик затрясся, пряча руки за спину. Потупился и жалобно прошептал: «Дядечка, нельзя мне гостинца брать... Разве вы не знаете, что мой папка дезертир», — и беззвучно расплакался, размазывая слезы. В ту минуту мне показалось, что у Клочко остановится сердце и он сейчас рухнет подкошенным — таким пепельно-серым сделалось его лицо. Придя в себя, он поднял на руки ребенка и, сквозь комок в горле, стал его успокаивать. Жизнь не щадила Клочко. И однажды ударила с другой стороны. — В ноябре сорок второго это было, в партизанском отряде. Возвращаясь на базу из разведки в окрестности Горячего Ключа, мы с Галиной Андреевой, — делится воспоминаниями бывший секретарь крайкома комсомола Татьяна Волошко, — подобрали на лесной дороге одну из прокламаций, которые немецкие самолеты разбрасывали тысячами. Чаще всего это были геббельсовские вопли, и мало кто интересовался содержанием этих гнусных листков: они вызывали лишь отвращение. Очередная фальшивка заключала в себе кощунственную легенду, будто вожак кубанского комсомола Василий Клочко добровольно сдался германским властям и призывает молодежь прекратить сопротивление армии-победительнице. Мы поставили командира в известность о чудовищной провокации. На коротком партсобрании Клочко заявил: «Не пройдет от сегодняшнего дня и ста дней, как мы будем в Краснодаре, и тогда убедимся, что мало кто поверил этой дешевой стряпне». Война закончилась, и каждый вечер после работы крайкомовцы выходили на расчистку развалин, работали при свете костров. Им достался угол Красной и Мира, где теперь кафе «Романтики». До оккупации здесь высилось трехэтажное, с претенциозным фасадом здание гостиницы «Европа». Весь этот угол был разворочен взрывом и пожаром: битый кирпич под грязным снегом, искореженное железо, пепел. На краю этого хаоса — черная, опаленная, вся побитая осколками акация. Верхушка ее срезана взрывной волной, и распяленные ветви воздеты высоко в небо, словно в проклятии. Перед началом работы Клочко держит минутную речь: «Вот это и есть обещанный Гитлером «новый порядок» в Европе. Недалек тот час, когда сам он будет погребен под развалинами рейха...» — После изгнания оккупантов из Краснодара семья Клочко долго жила в тесной комнатушке на втором этаже старого дома. Забегаю как-то мимоходом, — вспоминает Лидия Лозановская, — поднимаюсь по зыбкой деревянной лестнице. Катя — жена Клочко — в квартире одна, плачет и жалуется мне: — Вася тяжело болен, у него каверна в легком, а он и не думает хлопотать о сносном жилье. Договорились, что я приеду вечером и мы сообща возьмем его в оборот. Прихожу как обещала. За ужином Катя затевает разговор: — Вот и Лида говорит, что так нельзя жить... Клочко смотрит на меня испытующе-строго. — Лидия не может так рассуждать — она сама не лучше живет. Пытаюсь отвести неожиданный выпад, ищу нужные слова. Он тем временем категорически подводит черту: — Так живут тысячи семей, а чем мы лучше? — и заканчивает безапелляционно: — Это понимает даже кролик. Для кого-нибудь другого он мог разбиться в лепешку, о своем же личном хлопотать не умел. Раздел : Общество, Дата публикации : 2008-10-29 , Автор статьи :
|