Этому непреложному закону природы поддается все — к осени, налившись сладкой сентябрьской тяжестью, упасть к ногам дерев. Только терн стоит, ощетинившись колючками, защищаясь от невидимых врагов, звеня на осеннем ветру умирающими, засыхающими на ветке, но по-прежнему терпкими, вяжущими рот сизыми бусинами.

Ни августовские теплые дожди, ни лесной воздух, напоенный уже осенними сытыми запахами, не разбавляют печали и горечи в терновых ягодах. Так жизнь со всеми ее радостями не может пробить плотную завесу тупого горя в ином сердце. Это когда человек живет механически, потеряв вкус к жизни, утратив ощущение ее цвета и запаха, по привычке утром встает, вечером ложится, а между утренним и вечерним часом занимает себя повседневной суетой.

И чем мельче и ничтожнее заботы, тем с большим принужденным вниманием ты ими занят — чтобы не дать упасть душе, потерявшей опору. И все тебе холодно, и хочется забраться куда-нибудь подальше и повыше и, как в детстве, свернуться калачиком. Потому что… разомкнулся круг.

Круг — магическое понятие. Круг друзей и круг забот, солнце — круг и спираль, если посмотреть на нее сверху, — тоже круг. В круг все стремятся, внутри — тепло и безопасно, из круга боятся выпасть — тогда ты одинок и отвержен, открыт всем ветрам, грязным языкам и любопытным взорам. О, когда ты любишь и счастлив, то будто шапкой-невидимкой укрыт от всех гроз и печалей, и ты все можешь… А в несчастье все мы маленькие и слабые и все на виду.

Со Светланой меня познакомила… поездка в лес. Компания сложилась случайная: моя давнишняя приятельница Валентина, она и стала организатором, две девчушки, ее племянницы, Светлана и я. Воскресный день был разнеженно-тих, мало подходил для коллективного отдыха, и я, подходя к машине, откуда слышался смех и где витало то веселье, каким наполняешься в предчувствии внегородской свободы, уже жалела, что согласилась на эту поездку. Жалела об оставленной книге, редкой тишине за окном и воскресной сладкой лени. За рулем сидела худенькая женщина, некрашеная блондинка, имя прозвучало мягко и естественно, оно подходило к ее облику, как закат к вечернему часу. Светлана оказалась хозяйкой кафе. Что, однако, никак на ее лице не читалось, напротив, гадая о роде ее занятий, я подумала, что она тихая хранительница домашнего очага, с негромким голосом, с неторопливостью человека, которому не то чтобы некуда — незачем спешить.

Впрочем, все эти предположения ломались, как ломается сухая ветка даже под слабой рукой, под ее взглядом. Ее глаза — две светлые чаши, подернутые пеплом, — не выражали в привычном смысле ничего, они застыли в каком-то им одним ведомом времени. Так застывают города, в одночасье накрытые лавой вулкана. Спустя тысячелетия их откапывают — улицы, дома, фонтаны, но жизни в них нет.

Не было жизни и в этой женщине. Она шла по тропке, поднимаясь в гору, пила холодную воду из лесного источника, ела припасенные бутерброды, поддерживала беседу, даже улыбалась шуткам. Но все — между прочим, отвлеченно, одной, малой частью своего существа. Сосредоточенность на чем-то главном и… больном чувствовалась в ее замедленных жестах, в случайности одежды, в едва тронутых расческой волосах. Было ясно, что раньше все это имело для нее значение, и немалое, была она и модницей и кокеткой, но что-то заморозило ее улыбку, потушило взгляд, упало тенями на лицо, пригнуло спину и утяжелило походку.

— Кто она, вдова? — спросила у приятельницы, едва мы с ней на узкой лесной тропинке оторвались от компании.

— Нет, муж бросил, — буднично, явно не разделяя тяжести постигшего подругу несчастья, сообщила та. — Год назад ушел к молоденькой. Мужику под 60, недавно вот стал молодым отцом. Видела его — потускнел, поседел, никак не тянет на счастливого молодожена.

Телевидение с его дешевыми сериалами сказывается на моей реакции: Светлана что — его так любила?

— При чем тут любила? Тридцать лет вместе. Конечно, не Ромео и Джульетта. Но семья, взрослые дети, внуки, круг общения, наконец. Все сложилось, казалось, навсегда. Это на Западе: «ты в порядке, я в порядке» — без радости сошлись, без горя расстались. Наши же бабы замуж выходят как в глубокую реку вниз головой — чтоб один раз и навсегда и чтоб все как у людей!

Последние слова Валентина произносит с вызовом, она сама трижды бросалась в эту реку, всякий раз тоже полагая, что навсегда, и теперь чужие заблуждения на этот счет ее заводили…

Я трясу подругу за рукав, и она умолкает. Светлана ждет нас на тропинке, протягивает веточку терна.

— Если настоять ягоды на водке, — она догадывается, что говорили мы о ней, но сама так далеко, что, кажется, и голос звучит как с другого берега, — получится отличная настойка, цветом как чернила, а вяжущим вкусом будет похожа на ликер, я делала… — И поправилась: раньше.

Что-то мелькнуло в ее глазах при этом, и я поняла, какой она была прежде — спокойно-ласковой, уверенной в неизменности всего сущего — от банок с приправами на кухонной полке до заботливого мужа. А еще умела талантливо жить, при этом не важно, руководит ли такая женщина институтом или выращивает цветы на собственной клумбе — талант не дает размениваться.

Из короткого торопливого рассказа Валентины выходило, что у Светланы было все — дом полная чаша, успешные дети, богатый и вечно занятой муж, преданный семье. Преданность, как оказалось, шла от того, что именно благодаря Светлане, дипломированному экономисту, состоялся их бизнес. Когда же все пошло как по маслу, она оставила себе роль домохозяйки, иногда просматривая деловые бумаги мужа, давая дельные советы. Правда, со временем муж все меньше в них нуждался, а потом и вовсе завел целый штат бухгалтеров (молодая бухгалтерша как раз и увела его из семьи).

Ее предупреждали об истинной причине мужниных авралов на работе, но Светлана считала ниже своего достоинства следить, упреждать. Следить — все равно что предавать. Тогда предали ее. Женщина вьет гнездо, а мужчина завоевывает мир… и всех, кто ему на этом пути попадается. Сюжет для банального рассказа, как банальна сама жизнь.

Солнце багровым шаром опускалось за нить горизонта, за окном машины плыл сентябрь в пустоте полей, темных росчерках придорожной лесополосы. Удлинялись тени, вечер перетекал в ночь, пустое одиночество — в благословенное уединение. Бархатная темнота обволакивала, утешала… Лишь терпкий вкус терновых ягод, как комок в горле, не удавалось проглотить.
Раздел : Семья, Дата публикации : 2008-10-03 , Автор статьи : Любовь ЧУЦКОВА