Готовясь к 200-летию Отечественной войны 1812 года

198 лет назад, 8 сентября (по старому стилю — 26 августа) 1812 года, под Можайском в районе селения Бородино российские войска во главе с главнокомандующим М.Кутузовым и начальником главного штаба Л.Беннигсеном встали на пути агрессора — армии объединенной Европы во главе с непобедимым Наполеоном. Оба российских генерала до этого уже были им жестоко биты. Первый — в 1805 году при Аустерлице в Моравии (близ чешского г. Брно), второй — в 1807-м при Фридланде в Пруссии (ныне г. Правдинск Калининградской области).

Решение о вторжении европейской армии было принято 22 июня 1812 года. Почти через 130 лет в этот же июньский день войска той же Европы по решению нового ее фюрера Гитлера также вторглись в пределы СССР и, как известно, с тем же конечным результатом — изгнанием из пределов нашего Отечества, а затем и полным разгромом. А ведь у Наполеона еще оставался шанс избежать поражения, если бы он внял мудрому предостережению российского парламентера, когда сразу после вторжения на свой вопрос о кратчайшем пути до Москвы получил от него ПРОРОЧЕСКИЙ ответ: «Карл XII шел через Полтаву».

Наши войска, которых было в 2,5 раза меньше, уклонялись от решительного сражения и более двух месяцев с локальными боями отступали от западной границы под натиском захватчиков. Кроме того что силы европейцев более чем вдвое превышали российские, на стороне Наполеона было еще одно, и немалое, преимущество — слава великого полководца. Нетрудно представить себе состояние любого, кому предстояло с ним сразиться.

Кутузов, КОТОРЫЙ К АРМИИ ПРИБЫЛ ИЗ ПЕТЕРБУРГА ТОЛЬКО 17 АВГУСТА, и Беннигсен, отступающий с ней от самой границы, естественно, желали реванша за прежние поражения. Но в то же время опасались армии, за 16 лет не проигравшей ни одной военной кампании, и тянули с генеральным сражением до последней возможности. Пока не оказались в 120 километрах от Москвы. Драматизм ситуации описывается самим Кутузовым в письме адмиралу Чичагову: «Я, прибыв к армии, нашел неприятеля в сердце древней России, так сказать, над Москвою». Не под Москвою, а «над Москвою». Именно так остро и образно старый полководец обозначил внезапно открывшуюся ему неотвратимую опасность захвата Наполеоном первопрестольного града. Узнав еще по пути в армию, что Смоленск пал, Кутузов с горечью произнес: «Ключ к Москве взят».

Несмотря на это, со дня принятия командования он пытался убедить себя и других в невозможности сдачи Москвы неприятелю. Даже после 26 августа и до середины дня 1 сентября Кутузов в переписке с императором, генерал-губернатором Москвы и другими лицами продолжал, как кажется легкомысленно, внушать надежду, что «войска мои, несмотря на кровопролитное бывшее 26-го числа сражение, остались в таком почтенном числе, что не только в силах противиться неприятелю, но даже ожидать и поверхности над оным». Однако сам он в это не верил и, скорее всего, уже за 7 дней до Бородинской битвы и за 13 до оставления Москвы понял ту горькую истину, о которой не решался сказать даже себе, не то что вслух: «Потеря Москвы неизбежна».

Очевидно, в этом его состоянии кроются и истоки последующих метаний с принятием и отменой трех решений о продолжении сражения после Бородинской битвы. Первого — ночью с 26 на 27 августа. Второго — в течение следующего дня после отступления за Можайск и третьего — 1 сентября у стен Москвы в Филях. Действительно, если сдача неизбежна, зачем напрасные жертвы? А пока армия сохранялась, оставалась вера в победу, тем более после битвы, о которой М.Ю. Лермонтов сказал с такой гордостью:

Ведь были ж схватки боевые,

Да, говорят, еще какие!

Недаром помнит вся Россия

Про день Бородина!

Бородинское сражение, как и другие события Отечественной войны 1812 года, все более уходит в глубь российской истории. Однако интерес к нему не проходит. Наоборот, в предверии славного 200-летия все более усиливается. Это относится и к роли России в разгроме узурпатора Европы, и к целям Наполеона в войне с Россией, и к причинам оставления Москвы без боя, и к обстоятельствам московского пожара.

В публикациях об агрессии Наполеона его армия чаще всего именуется французской, а армия России — освободительной. Однако это исторически недостоверно. Гораздо правильнее его армию именовать европейской, как это делал император Александр I в своих манифестах в связи с войной, говоря о нашествии великой армии из «разнодержавных сил». Из армии в 500 тысяч человек собственно французов было не более 200 тысяч. И поэтому, когда зарубежные, а за ними многие российские авторы называют европейскую политику России после разгрома Наполеона жандармской, они не учитывают этого фундаментального факта. Европа, как и Франция, получила то, что заслужила. И напомнить ей об этом будет нелишним. Поэтому не будем называть себя освободителями европейских народов. Мы — победители Европы. Потому что победили не только французов, а коалицию враждебных нам на то время государств Европы во главе с Наполеоном, которые хотели поживиться за наш счет и превратили в пустыню огромную российскую территорию к западу от Москвы. В их числе, кроме французов, 30 тысяч пруссаков, 30 тысяч австрийцев, 45 тысяч итальянцев, 70 тысяч поляков, которые были самыми преданными и агрессивными, а также южные германцы, сардинцы, голландцы, швейцарцы, португальцы, испанцы и другие. И об этом должны помнить и мы, и они. В том числе о том, что не случайно, а по их милости до сей поры среди регионов России Смоленская область — самая депрессивная. Европейский Союз все еще в долгу перед потомками тех, кого силы входящих в него государств так жестоко — и тогда и позже, в середине XX века, — истребляли физически, лишали крова и других средств существования и на века вперед обрекли на борьбу за выживание.

Называя себя освободителями Европы от Наполеона (а впоследствии от Гитлера), мы впадали и продолжаем впадать в опасное заблуждение. Если ты освободитель, то освободил и уходи, иначе становишься оккупантом. Если победитель, то можешь по этому праву поступать как считаешь необходимым, чтобы предотвратить возрождение военной мощи врага и лишить его сил для реванша. Поэтому, как это не неприятно немцам, в Трептовом парке Берлина стоит памятник Победителю, а не освободителю. Ну, это к слову.

До сей поры либералами от науки навязывается мнение, что Наполеон решил военным путем уничтожить царский деспотический режим и освободить российских крестьян от крепостного гнета. И что зря наш народ так активно боролся против своего освободителя. Однако эта выдумка ничем не подтверждается. Все было гораздо серьезнее и проще. Известно, что Наполеон страстно желал стать властелином мира. После покорения континентальной Европы на пути к этой цели оставалось два препятствия — Россия и Англия. В связи с этим он решил силой заставить Россию следовать в фарватере его внешней политики и одновременно ослабить империю путем отторжения от нее Украины, Белоруссии и Литвы, а потом разделаться и с англичанами. Наполеон не случайно в воззвании к армии накануне вторжения назвал его «второй польской войной». На базе захваченной им раньше российской части Польши и трех вышеназванных территорий он хотел в противовес России воссоздать вассальное Великое Польское королевство в границах первой половины XVII века. Именно поэтому поляки активнее всех шли в ряды великой армии и составили в ней после французов самое крупное и надежное соединение — корпус Понятовского. После подчинения России Наполеон планировал включить и нашу армию в свои войска для дальнейшего похода через Туркестан на английскую Индию. Но «варварская» Россия в отличие от просвещенной Европы под узурпатора не легла, несмотря на предложение «почетного» мира, отправленное Александру I Наполеоном из Вильно уже через две недели после начала войны.

В названии, как можно подумать, ошибки нет. В мировую военную историю Бородинская битва вошла также под названием «сражение генералов», потому что ни до ни после нее в однодневном столкновении с обеих сторон войска не теряли ранеными и погибшими столько военачальников. При самых разных подсчетах, их число было невероятным — больше семидесяти. Двадцать девять в российской армии и сорок два — в наполеоновской. Тяжелейшей и чуть было не ставшей фатальной для российского воинства была потеря командующего 2-й армией князя Багратиона уже в первые часы сражения. Его смертельное ранение повлекло хотя и краткое, но крайне опасное замешательство в рядах россиян. Второй такой утратой стала гибель командующего артиллерией графа Кутайсова. В целом наша армия потеряла убитыми и ранеными более 40 тысяч солдат и офицеров. Кутузов в письме императору Александру I в связи с этим писал: «Баталия, 26 числа бывшая, была самая кровопролитнейшая из всех тех, которые в новейших временах известны. Мы устояли, и неприятель ретировался в ту позицию, из которой пришел нас атаковать. Но чрезвычайная потеря, и с нашей стороны сделанная, особливо тем, что переранены самые нужные генералы, принудила меня отступить по Московской дороге». Для нас, потомков, это признание Кутузова является еще одним ответом на ставший уже вечным вопрос: почему он не продолжил сражение на второй день?

Временная утрата Москвы была огромной, но оправданной жертвой, так как в конечном итоге агрессор был изгнан из России, а потом и разгромлен. А можно было защитить Москву? Этот вопрос многих волнует и до настоящего времени. Ответ один — нет, потому что не было на то ни решимости, ни сил. При обороне меньшее число войск можно пытаться компенсировать искусными и упорными действиями защитников. А недостаток воинского духа — ничем. Слишком долгое отступление парализовало волю армии, и даже первое сравнительно успешное Бородинское сражение не могло решительно изменить такое состояние. После Бородина и у Наполеона изменилась оценка ситуации, но не настолько, чтобы уступить Кутузову. Впервые за почти 20 лет он потерял в одном сражении около 60 тысяч своих войск. И это больше, чем за все предыдущие войны. Однако силы для захвата Москвы у него оставались. Но не больше того. Наполеон еще до занятия Москвы понял, что кампания проиграна. И снова обратился к императору России с предложением о заключении мира. Ответа на него он также не дождется. Так что в Бородинском сражении победу стратегическую одержала наша армия. Оставляя Москву, Кутузов знал, что война выиграна. Занимая ее, Наполеон понимал, что проиграл. Ситуацию при оставлении Москвы кратко и емко выразил герой Бородинской битвы генерал Неверовский: «Москву мы оставили со слезами, но держаться нам никак нельзя было…».

Несмотря на оставление Москвы, паники в войсках и стране не возникло. Героизм и воинское мастерство, которое проявили наши воины в Бородинской битве, убеждали в том, что Наполеон будет побежден.

Кубанскому читателю хочется напомнить, что в этом сражении особо отличилась гвардейская казачья сотня Черноморского войска. Она захватила вражескую батарею, взяла в плен полковника и 13 солдат. Командиром сотни был Бескровный Алексей Данилович из казаков Щербиновского куреня, в будущем — наказной атаман Черноморского казачьего войска.

Даже сейчас, по прошествии почти 200 лет, для многих, в том числе, как недавно было заявлено Ю.М. Лужковым, и для нынешнего руководства Москвы, не прояснен до конца вопрос о причинах московского пожара 1812 года. Кто поджег Москву? Наполеон или москвичи? Если москвичи, то по своему почину или по решению власти? Почему Милорадович, отступая, не сжег даже Дорогомиловского моста, а Ростопчин сжег большую часть Москвы. Не потому ли, что командующий арьергардом российской армии Милорадович дал слово командующему авангардом европейской армии Мюрату в рамках полевого перемирия ничего не разрушать, если противник не будет в течение суток его преследовать и даст спокойно уйти через Москву. Это можно рассматривать по-разному. И как благородный поступок генерала, выше всего ценившего верность данному слову. Даже врагу. А можно расценить как нарушение воли императора о тактике выжженной земли. Тогда как генерал-губернатор Москвы Ростопчин выраженную в Манифесте волю императора о такой тактике исполнил и потом, как показало время, то гордился этим деянием, то отрекался от него. После московского пожара из 25 тысяч домов в ней осталось лишь одна пятая часть. Не каждому дано оставаться уверенным в правильности своего приказа после таких ужасных последствий. Однако обратимся к свидетельствам из того времени. Вспоминает Денис Давыдов: «Князь Петр Иванович Багратион еще 21 августа получил письмо от генерал-губернатора Москвы графа Ф.В. Ростопчина, в котором он выказывал намерения о страшной диверсии против войск супостата. «Я полагаю, — писал Ростопчин, — что вы будете драться, прежде нежели отдадите столицу, если вы будете побиты и пойдете к Москве, я выйду из нее к вам на подпору со 100 тысячами вооруженных жителей, если и тогда неудача, то злодеям вместо Москвы, ОДИН ЕЕ ПЕПЕЛ ОСТАНЕТСЯ (выделено мною. — С.П.)». Теперь слово полицейскому приставу Вороненко: «2 сентября в 5 часов граф (Ростопчин. — С.П.) поручил мне в случае внезапного вступления неприятельских войск стараться истреблять все огнем, что мною исполнено было в разных местах по мере возможности в виду неприятеля до 10 часов вечера». Здесь надо учитывать, что письменное сообщение об оставлении Москвы без боя Ростопчин мог получить от Кутузова после завершения военного совета в Филях не ранее полуночи 2 сентября. Вот оно: «Милостивый государь мой граф Федор Васильевич! Неприятель, отделив колонны свои на Звенигород и Боровск, и невыгодное здешнее местоположение принуждает меня с горестию Москву оставить. К сему покорно прошу ваше сиятельство прислать мне… сколько можно более полицейских офицеров, которые могли бы армию провести (через Москву. — С.П.) на Рязанскую дорогу». И поэтому только ранним утром 2 сентября Ростопчин приказал приставу приступить к задуманной диверсии, как только неприятель будет входить в город. Достоверно известно также, что накануне по приказу Ростопчина из города были вывезены пожарные насосы и другие средства пожаротушения.

Теперь слово свидетелю от неприятеля. В своих воспоминаниях офицер наполеоновской гвардии Бургойнь пишет: «Первая пожарная тревога прозвучала 2 сентября через час после того, как гвардия достигла дома московского губернатора на Тверской — загорелись строения возле базара. Около семи часов вечера этого же дня поступили донесения о новых пожарах, в том числе позади губернаторского дома. Из-за сильного ветра пожар быстро распространялся от дома к дому, от улицы к улице. Поджоги делали жители города в странных одеждах (это были выпущенные полицией из тюрем арестанты. — С.П.) с факелами в руках. Они не прекращались всю ночь и возникали везде. Вскоре загорелась одна из башен Кремля, в котором уже расположился Наполеон. Поджигателя поймали на месте и после допроса лично императором закололи штыком в кремлевском саду. После этого Наполеон был вынужден покинуть Кремль и временно переселиться в загородный Петровский замок (известный также как Путевой дворец. — С.П.). Борьбу с пожарами и поджигателями возглавил новый губернатор Москвы француз Мортье. Несмотря на его усилия, на третий день после взятия города масштаб пожара был уже таким, что ночами было светло как днем. Такое положение сохранялось неделю. Более 400 поджигателей было поймано и казнено по приговорам военно-полевого суда. Полное сгорание города остановил сильнейший ливень.

А как оценивал происшедшее главный его виновник? Возвращаясь через неделю по сгоревшей Москве в уцелевший Кремль, Наполеон сказал: «Они сами сотворили все это, изумительное решение». Эти же слова мы видим и в его письме к жене.

Диверсии подобного рода были в русской традиции. Так тогда же Ф.В. Ростопчин не пожалел своей роскошной усадьбы Вороново под Подольском и самолично ее поджег. Да и гораздо позже подобное происходило не раз. Ненависть к завоевателям была сильнее чувства собственности и даже благоговения к святыням. Вспомним поджоги деревенских домов с немецкими солдатами в Подмосковье Зоей Космодемьянской или подрыв Иваном Кудрей Успенского собора с немецкими генералами в Киево-Печерской лавре.

Не дождавшись ответа от Александра I, через 39 дней после вступления в Москву, Наполеон с еще достаточно сильным 100-тысячным войском покидает ее. Бесславная европейская кампания заканчивалась. Начиналась победная российская, которая завершилась в декабре 1812 года изгнанием жалких остатков агрессора из пределов нашего Отечества. Исследования этого этапа войны полны рассуждений о нерешительности Кутузова при преследовании Наполеона. Да, ему чудом удалось избежать русского плена. Но повелитель Европы был настолько подавлен беспрерывными атаками русского войска, что даже не пытался переломить ситуацию в свою пользу. Из тех наполеоновских солдат, которые побывали в Москве, домой возвратилось не более 10 тысяч. А любителям порассуждать задним числом полезно иногда вспоминать мудрую мысль классика о том, как «каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны».

К событиям войны 1812 года неоднократно обращался великий А.С. Пушкин. Особенно ярко и проницательно на эту тему звучат строки из его стихотворения 1831 года «Клеветникам России», в которых он вопрошает Европу о причинах ее тяготения и одновременно недоброго к нам отношения:

За что ж? Ответствуйте, за то ли,

Что на развалинах пылающей Москвы

Мы не признали наглой воли

Того, под кем дрожали вы?

За то ль, что в бездну повалили

Мы тяготеющий над царствами кумир

И нашей кровью искупили

Европы вольность, честь и мир?

Ответа на эти вопросы он не получил. Мы тоже их не получим, потому что, как и в те времена, между нами сохраняются фундаментальные отличия в вере, в уровне и способах жизни. Торгово-потребительская и сытая, но рыхлая Европа не понимает и не способна понять и действительно принять в свою семью живущую в скромном достатке, но сильную Россию.

Мы слишком разные. Непонимание страшит. Страх подталкивает к агрессии. И как не раз было в прошлом, далее дело не столько в жадности европейцев или в их желании пополнить счет своих могил на российской земле, сколько в наличии карлов, наполеонов, гитлеров… И мы должны быть всегда к этому готовы.

Это и есть главный урок бородинской годовщины.

Сергей ПЛАТОНОВ.

Москва — Краснодар.
Раздел : Страницы истории, Дата публикации : 2010-09-09 , Автор статьи :